Подозреваются в любви

Наверное, сейчас она готовит обед, легкомысленно проигнорировав фартук и косынку, просыпает на свои любимые джинсы крупу, пробует бульон, скептически морщит веснушчатый нос, ругается и смеется, и вслух уговаривает лук не щипать ей глаза, и сдувает со лба надоевшую прядь волос, смешно оттопыривая нижнюю губу. Должно быть, поет. Она всегда поет, когда думает, что осталась одна. Ей кажется, что ее пение никто другой не в силах вынести. Сколько раз Андрей с глуповатой, блаженной улыбкой замирал перед дверью в их общежитскую комнату, застревал в прихожей их съемных квартир, слушая Дашкины песни. Она жутко фальшивила, то сипела, то басила, путала слова и срывалась на высоких нотах до пронзительного писка и хохотала над собой от души. Андрей, притоптывая, громко начинал ей подпевать, и Дашка выбегала к нему навстречу, возмущенно округлив глаза.

— Ты почему не сказал, что пришел?! Опять подслушиваешь? Вредина!

— Я был не прав! — покаянно склонял голову Андрей, хихикая.

Она дергала его за нос и брала обещание никогда больше не таиться в коридоре, слушая ее пение. И каждый раз верила ему.

В принципе, Даша была человеком недоверчивым и скрытным. У нее даже подруг не было, она не умела делиться ни горем, ни радостью, не умела болтать о нарядах, мальчиках, ценах на косметику. Единственной Дашкиной приятельницей была Фима, сорокалетняя москвичка, с которой она познакомилась тринадцать лет назад. Фима работала редактором в издательстве, куда Дашка пришла устраиваться уборщицей. А куда еще податься в столице восемнадцатилетней провинциалке без высшего образования, но с голодными глазами и робкими надеждами?! Благо поезд из родного города прибыл в Москву вовремя, за несколько часов до окончания рабочего дня. Так что Дашка успела купить газету, вычленить приемлемые объявления и двинуться в новую жизнь. Она старалась не оглядываться по сторонам, не суетилась и всячески изображала из себя уверенную особу. В метро пришлось туго — толкались, ругались, то и дело наступали на ноги, а туфли, между прочим, были единственные. Но кому есть до этого дело?

Кому есть дело, что она не спала всю ночь, что от голода желудок прилип к позвоночнику, что жутко хочется в туалет? Кому есть дело, что ее равнодушие напускное, а решительность — от безысходности? Кому есть дело, что ей страшно и, кажется, что эти страхи никогда не отпустят?

Некому жаловаться. Будь добра, выходи, судорожно соображая, та ли это станция, как найти нужную улицу, как не свалиться в голодный обморок, как не описаться прямо на собеседовании.

Дашка подбадривала себя, словно подкидывала дров в печку. Вот сейчас разгорится, вот-вот, еще чуть-чуть и весело затрещит огонь. Однако не становилось ни теплей, ни светлей, только с каждым шагом нарастала радостная паника.

Дашка шла по большому городу, высоко задрав конопатый нос.

В это время в небольшом издательстве перед экраном компьютера сидела задумчивая женщина лет тридцати и яростно грызла дужку очков. Она сочиняла стихи, и ей было трудно, но Дашка, которая вбежала в кабинет, торопясь получить вожделенную работу, не пожелала проявить понимания. Их короткая беседа свелась к тому, что начальства нет и Дашка будет ждать. Вот здесь, в кресле.

— Нет уж, в коридоре! — воспротивилась женщина, не отрывая глаз от монитора и раздраженно щелкнув зубами мимо дужки.

— А как я узнаю, что оно пришло? — остановилась у дверей Дашка.

— Кто оно? — встрепенулась женщина, окинув Дашку пренебрежительным взглядом, и оскорбленно повела круглым плечом под цветастым, аляповатым платьем.

— Да начальство ваше!

— Юрий Ильич не оно, Юрий Ильич — великий человек.

Дашка поняла, что эта истеричка сейчас перегрызет ей горло. Но молча удалиться в коридор девушка была не в состоянии.

— Ладно, я подожду, где скажете. Я, правда, не понимаю, почему надо ждать, если в объявлении указано, что уборщица вам требуется срочно. Вот, большим шрифтом, видите?

Газета оказалась под носом женщины.

— Но я подожду, — успокоила поэтессу Дашка, — только скажите, где у вас туалет? И еще — как вас зовут?

Дашка была бесцеремонна, так как ничего другого не оставалось. Ей нужно было убедить великого человека Юрия Ильича, что она как никто на свете моет полы, поливает цветы, убирает со стола грязную посуду и при этом остается незамеченной. Главный акцент Дашка собиралась сделать именно на последнее качество. Она была уверена, что начальство не будет против, если уборщица станет выполнять свою работу по ночам, не путаясь ни у кого под ногами. Таким образом Дашка надеялась решить проблему с жильем. Конечно, куда проще было устроиться домработницей, но в этом слове чудилось нечто интимное, предполагающее помимо уборки, готовки и глажки другие услуги. Даше не хотелось испытывать судьбу.

— Вы меня позовете, когда Юрий Ильич появится? — уточнила она еще раз у задумчивой женщины.

— Как только он освободится, — поправила та, уже с любопытством разглядывая девушку.

Даша понимающе кивнула.

— А что у вас в сумке? — вдруг поинтересовалась поэтесса и предположила насмешливо: — Рабочий инструмент, что ли?