Подозреваемый

— А где вы нашли приклад?

— Говорю, у Соколова. Я ему вчера забросил асфальт. Привез немного. На пару бутылок. Поставил машину у него во дворе, а сам пошел к себе. А когда стал возвращаться, увидел Соколова в кузове самосвала с лопатой. Я ему говорю: "Зачем вы, я сам разгружу", а он: "Мне пару лопаток — щель забить". Я стал разгружать, а тут из самосвала эта штука и вывалилась. Я ему сразу: "Это вы мне подкинули?" — а он: "Ты опупел, что ли?" Конечно, а я у него на крючке — асфальт-то левый. Каких-нибудь сотни полторы килограммов, а все равно левый, хотя можно подумать, что в нашем селе кто-нибудь у государства покупал асфальт. Так я его, шкуру, сразу раскусил, это он мне приклад сунул, пока я домой бегал.

— Зачем ему это, Шурик?

— Как зачем? Меня сплавить отсюда! Он давно на меня зуб точит.

— Зачем тогда он в контакт вступает с вами?

— А это одно другому не мешает. Вы знаете, что он на меня писал Данилову, будто я трубы утаскивал из ремстроя, и что шабашил, и что мать, мол, выпивает. Я ему поперек горла стою. Он мне ничего не может сделать, зато я ему такое могу подстроить, что он враз многого может лишиться. У меня что, мелкота. Ну, шабашки, ну, подвез-привез кому-то, обо всем этом Данилыч знает — и ни гу-гу, а вот он, — и тут Шурик едва не выругался матом, но сдержался, подавил гнев, — он такой бизнес делает, что ахнуть можно.

— Что же он делает?

— Дубленки. Ворует овечьи и телячьи шкуры, и я знаю, где находится мастерская. Пять скорняков у него в рабстве. Вы думаете, сколько дом его стоит?

— Тысяч двадцать долларов.

— Все сорок не хотите! А он еще закладывает фундамент под дом для сыновей. А на какие шиши? На пенсию одних собак не прокормишь. А он на мясе своих волкодавов держит. Миллионер. Он меня чуть не задушил, когда я с прикладом стал уходить. Машина там до сих пор моя стоит.

— Самосвал бросили?

— А я убег. Что оставалось делать. Мне теперь свидетель нужен.

— Я все равно не видел, где вы взяли этот приклад.

— Не важно. Мне надо, чтобы вы присутствовали, когда я буду от него самосвал выводить. Пусть все знают, что он на левом материале дома свои строит. Пусть меня привлекут, но и он от суда не уйдет. — Шурик заскрипел зубами и стукнул кулаком по столу. — Согласен?

— На что согласен? — не понял я.

— Быть свидетелем, — сказал Шурик. — Должен же я на работу ехать. А без вас он меня и к машине не подпустит.

Когда мы подошли к двору Соколова, хозяин крикнул:

— Можешь забирать свою колымагу вместе со своим асфальтом.

Шурик, не сказав ни слова, уехал.

— Ну и ракалия, — прохрипел Соколов, обращаясь ко мне. — Сто раз зарекался не связываться, а вот опять черт попутал. Делов на копейку, а разговору на сто рублей. Слыхали? В машине приклад от вашего ружья нашелся? Надо сказать Данилычу. Улика как-никак.

Соколов засеменил в сторону своего дома, захлопнул калитку, и я только сейчас обратил внимание на то, что его калитка обита железом и запирается на ключ, и двери входные тоже обиты железом, и на амбарах каменных поставлены железные решетки. А какие собаки у Соколова! Сильные, мощные. И сам Соколов кряжист, крепок, проворен. Только вот что у него на уме — трудно понять. Мне по крайней мере.

Новое сатанинство

Однажды Соколов зазвал меня к себе и давай нашептывать на ухо:

— Вы от Шурика подальше, он у Касторского служит.

— А кто такой Касторский?

— Мафиози, развратник, бандит. Недаром его Кащеем прозвали.

— И что же делает у него Шурик?

Соколов расхохотался:

— Собачьим артистом служит.

Я потом разговорился с Шуриком с целью узнать, что же такое представляет собой его должность — собачий артист; но он опередил меня:

— Хотите хорошо зарабатывать? Сто баксов в день и на полном пайке с выпивкой. — Он вошел в дом и вышел оттуда с двумя банками голландского пива "Амстердам? 10". Редкое и довольно крепкое пиво.

— Где взял?

— Хозяин дал.

— Касторский?

— Кто же еще.

— И что ты у него делаешь?

— Изображаю питбуля.

— Кого?

— Это пес такой. Порода. Вас бы он взял и в гладиаторы. Там все пятьсот могут заплатить за победный бой — и триста за поражение.

— Какой бой?

— Обыкновенный, гладиаторский. Вас одевают в собачью шкуру, и вы вступаете в бой с какой-нибудь овчаркой или московской сторожевой. У него там всякое зверье — и лабрадоры, и колли, и сенбернары, и датские доги. Но самый страшный, это, конечно, мастифф — у него член больше двадцати сантиметров. Все они приучены с девками швориться. Спартаковцы.

— А ты Долинина знаешь? — спросил я.

— Кто ж его не знает. Он в корешках с Касторским. Они собачками обмениваются.