Подожди со мной (ЛП)

Я поднимаю на него глаза, и меня мгновенно охватывает сочувствие.

— Мне очень жаль это слышать.

Он тяжело вздыхает и грустно улыбается.

— Да, это стало шоком для всех нас. Конечно, ему было семьдесят семь, и не то, чтобы он не прожил хорошую, долгую жизнь. Но он был одним из тех парней, кто, казалось, будут жить вечно.

— Никогда не стареющий? Всегда выглядят, как идеальный дедушка?

— Да, — соглашается Майлс. — У тебя есть такие бабушка или дедушка?

Я тихо смеюсь.

— Моя бабушка, которая назначает мне встречи со своим священником. Она будет жить вечно, я в этом уверена. И если умрет, то обязательно будет преследовать меня с того света. — Майлс качает головой, но я стараюсь не замечать его сопереживания. — В некотором смысле мне нравится дразнить старушку. Это вроде нашей особой связи, понимаешь?

Он кивает, подходит к передней части грузовика и смотрит на капот.

— Понимаю. Для нас с дедушкой это были машины. Помню, как в детстве мы вместе работали над ним. Он так многому меня научил. Я узнал названия инструментов раньше, чем имена двоюродных братьев. Мама сходила от этого с ума.

Я хихикаю.

— Боже, держу пари, ты был милым ребенком. Темные волосы, яркие глаза. Уверена, ты получал от дедушки все, что хотел.

Майлс поднимает бровь.

— Ну, он всегда держал для меня конфеты в бардачке. — Он подходит к тому месту, где я стою, и отодвигает меня в сторону, чтобы открыть пассажирскую дверцу. Наклонившись, он нажимает на кнопку бардачка и хватает пакетик с круглыми розовыми конфетами.

— Хочешь? — спрашивает он с натянутой улыбкой, и мне в нос ударяет запах мяты.

Я смеюсь и качаю головой.

— Нет. Если это те, что были у твоего дедушки, то пусть остаются там, где и сейчас.

Он кивает и отвечает:

— Они очень старые, но я не могу заставить себя съесть их или выбросить. — Он снова забирается в грузовик и кладет их туда, откуда взял.

Когда он отступает, чтобы закрыть дверь, мне кажется, что в его глазах я вижу блеск, которого раньше не было. Он опирается на дверь и сжимает пальцами переносицу.

— Похоже, тормозная жидкость все еще жжет глаза.

Я протягиваю руку и мягко, успокаивающе глажу его ладонь, чувствуя, как в горле встает комок от боли, которую он так старается скрыть.

— Что такое? — спрашиваю я, нежно выводя большим пальцем на внутренней стороне его запястья медленные круги.

С грустной улыбкой он качает головой.

— Ничего.

— Майлс, — повторяю я, ободряюще глядя на него. — Просто скажи мне.

Он выдыхает и прислоняется спиной к открытой дверце.

— Жаль, что он не на ходу. — Он смотрит в потолок, будто пытается заставить слезы вернуться обратно. — Это было своего рода предсмертное обещание, которое я дал ему, и мне жаль, что я до сих пор его не выполнил.

— Майлс, — говорю я с грустным смешком. — Посмотри на него. Он просто великолепен. Это настоящее искусство! Ты уже так много сделал.

Он качает головой и смеется.

— Но он задал бы мне трепку за то, что я не довел дело до конца. Ему нравилось притворяться сварливым стариком, но в нем была и мягкая сторона, которую он показывал только нам двоим.

Этот образ вызывает у меня улыбку.

— Такие люди — самые лучшие. Быть одним из тех счастливчиков, кому достается эта их сторона, — значит многое.

— Именно, — отвечает Майлс, глядя на меня.

— Твоя бывшая ему нравилась? — Вопрос неожиданно срывается с моих губ.

Майлс кажется озадаченным подобным вопросом, но тут же оправляется.

— Нет, он почти ее ненавидел. Впервые я услышал, как он употребил слово «сука», когда говорил о ней.

От этого я так сильно хихикаю, что мне приходится прикрыть рот рукой.

— Думаю, твой дедушка мне бы очень понравился.

Майлс задумчиво наклоняет голову, оценивая меня с головы до ног.

— Почему-то мне кажется, ты бы ему тоже понравилась.

— Да? — отвечаю я, скрестив руки на груди и облокотившись на машину. — Почему ты думаешь, что ко мне было бы особое отношение?

Он пожимает плечами.

— Полагаю, потому что ты такая настоящая, Мерседес. Не работаешь на публику, и говоришь, что думаешь. Это редкое качество — быть с другими самой собой.

От его слов на меня наваливается чувство вины. А потом слова Дина, сказанные на днях, наваливаются сверху. Мне нужно сказать ему свое имя. В этом и заключался смысл сегодняшнего вечера. Все продолжалось достаточно долго. Я играю в игры, а когда ты играешь в игры, кто-то всегда проигрывает.

Потрясающие голубые глаза Майлса полны боли и страсти, и такие открытые, что мне кажется, будто я вижу его душу. Знаю, сейчас самое время для правды. Мне нужно, чтобы он знал меня всю. И скучную и смелую.

— Майлс, я должна тебе сказать…

Я не могу закончить фразу, потому что его губы прижимаются к моим. Его огромное тело склоняется, мое лицо покоится в его ладонях, а его язык скользил между моими губами, лаская мой язык.

Тянусь вверх и хватаю его за бицепсы, держась изо всех сил, пока его губы так нежно овладевают мной, что я чувствую порхание бабочек в пальцах, ногах, животе, голове. Даже в груди. Особенно в груди, там, где усиливается биение сердца, когда моя попка вплотную прижимается к холодному металлу позади меня.