Поднимите мне веки

– Тогда я сейчас к ним всем и пойду, – встрепенулась она и ойкнула, пожаловавшись: – Не могу встать-то – кружится все перед глазами, да искорки таки радужные, блескучие… И тебя как же я оставлю? А… ты меня?! – И тут же, без перехода: – Ты б не ездил в Москву-то, а? Чего в ней хорошего-то? Ну ее, проклятущую!

Ну вот, снова-здорово. С чего начали, к тому и пришли.

Ладно, теперь у меня терпения хватит на десятерых, так что можно и снова, но… потом.

Ни к чему разрушать сказку житейскими реалиями, тем более такими неприглядными. Лучше растянем ее еще ненадолго, а потому поеду-ка я… послезавтра. В конце концов, от одного дня ничего не изменится, да к тому же царевна все равно за сегодня не успеет написать Дмитрию и половины того, что я запланировал.

Словом, я себя уговорил, после чего уклончиво заметил ей:

– Об этом мы поговорим завтра, а пока иди к раненым, вылечи их всех, потом поужинаем, и я к твоему лечению добавлю для верности несколько хороших песен.

– И о любви будет? – потупившись, спросила она.

– А как же. Они и всегда были, а уж сегодня о любви будет каждая вторая, – горячо заверил я ее. – И помни, что все они посвящены тебе. А про твои глаза я спою особо. Только сидеть я стану, как и обычно – боком к тебе, иначе все сразу поймут, о чем мы тут с тобой «говорили» так долго.

– Ой, стыдоба, – закручинилась она. – И впрямь, лучше боком садись, хотя… так хотелось твои глаза узреть, когда ты петь станешь.

– Я буду время от времени поворачиваться к тебе, – заверил я ее и слово сдержал.

Странно, было темно, и отблесков костра, разведенного на берегу, еле-еле хватало на то, чтобы разглядеть силуэты сидящих, но ее черные глаза я всякий раз видел очень отчетливо.

Светились они, что ли? А уж когда я пел о любви, тогда и вовсе. Особенно во время третьей по счету песни…

Эти глаза напротив —
Калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив —
Ярче и все теплей…[63]

Тут уж они у нее даже не светились – полыхали. И такая любовь в них плескалась, что я просто млел и то сбивался с ладов, то опаздывал взять нужный аккорд, то…

Все-таки изрядный шалун этот самый бог Амур.

Кстати, я не обманулся в своей уверенности насчет целебного воздействия ее рук. Наутро выяснилось, что все трое безнадежных уже никакие не безнадежные, а лишь тяжелораненые, которым надо время для выздоровления, вот и все.

Прочие тоже пошли на поправку, а половина лежачих сумели утром самостоятельно подняться на ноги.

Воистину, велика ты, сила любви!

Самоха, правда, уверял, что это благодаря моим песням, но я-то знал правду, да и Ксения тоже, а другим она ни к чему: главное ведь, что живы и выздоровеют, а уж от чего именно – дело десятое.

Глава 18 В противоположную сторону

– Ты и теперь, опосля всего, что случилось, не передумал? – хитро улыбнулась моя ключница, когда я наутро подошел к ней за обещанным.

Склянку, наполненную чем-то густым и черным, она держала в руке, но отдавать ее не торопилась.

– Сегодня даже больше, чем вчера, – огорошил я ее.

– Эвон как?! – удивилась Петровна и озадаченно протянула: – То ли я вовсе глухая стала, то ли…

– Так ты подслушивала?! – возмутился я.

– Не подслушивала, а охраняла, – строго поправила меня травница. – Сам помысли, что было, ежели бы к вам туда, к примеру, заскочила Акулька.

Я помыслил, и мне стало не по себе. Баба она хорошая, вот только на язык…

– Спасибо, – проворчал я смущенно.

– То-то, – удовлетворенно кивнула ключница. – Так что стряслось-то у вас с ей?

– Все хорошо, – пожал плечами я.

– Тогда на кой тебе енто зелье?

– Надо, – вздохнул я и посоветовал: – Ты бы лучше к Авосю обратилась. Чую, совсем скоро мне его помощь ох как понадобится.

– Сказывала же – нельзя к нему так часто взывать, – вздохнула Петровна.

– Жаль, – искренне посетовал я. – Ну и ладно, так управимся. – И вздрогнул от громкого крика дозорного:

– Струги-и!

Я пригляделся – так и есть.

Они неспешно выплывали из-за дальнего поворота один за другим – крутобокие, вальяжные, никуда не торопившиеся, словно уже знавшие, что добыча никуда не уйдет – подранок.

Почему-то у меня ни на миг не возникло мысли, что они принадлежат купеческому каравану, но я на всякий случай ухватился за подзорную трубу и скрипнул зубами – так и есть. На веслах не гребцы – ратники.

Лиц не разглядеть, но зато обилие оружия успел приметить, а этого достаточно, чтобы понять – судно не купеческое. А следом за ним тянулись еще и еще, хоть помельче размерами. Правда, что творится там, разглядеть не получалось – головной струг загораживал обзор.

Не иначе как по нашу душу.

Значит, первым делом…

Но царевна, которую я попросил быстренько сойти на берег и уже прикидывал, сколько человек выделить для ее охраны, внезапно заупрямилась.

– Все, князь, – твердо произнесла она. – Опосля вчерашнего я теперь твоя женка, пущай не венчанная, но Господь знает о том, а это куда важнее. Потому быть мне подле тебя и в горе и в радости, и в жизни и в смерти, а уж когда она придет – ему виднее. Коль суждено ныне тебе, то и я тоже…