Поднимите мне веки

А отравление? Выходит, и здесь все точь-в-точь в соответствии с моим раскладом.

Более того. Помнится, в официальной истории москвичам объявили, что Годуновы – сын и мать – приняли яд, так что теперь мир, недобро ухмыляясь, попытался поступить с ним в строгом соответствии с этой версией убийц, но у него опять ничего не получилось.

А не получилось, потому что перед ним вновь встали четыре защитника, причем в точно таком же порядке, как и в первый раз. Вначале отец Антоний увещевал его «не пити излиха, ибо вино суть пагуба», благодаря чему царевич на пиру худо-бедно, но воздерживался.

Затем вломившийся в мою опочивальню альбинос Архипушка содрал с меня одеяло, когда я только-только повернулся на другой бок, чтоб доглядеть сладкий сон, а потом был Квентин, определивший отравление.

А что там мне сказала ключница?

«Ежели б ты сразу не учал с него смертное зелье изгонять, а меня дожидался, все – тогда и мне бы нипочем не управиться, ибо тут кажный часец дорог…»

Часец – это минута. Не знаю, сколько бы я гадал, что именно стряслось с Федором, если бы не подсказка Дугласа. Скорее всего, так и продолжал бы считать, что это острый приступ какой-то болезни, и до прихода ключницы ничего предпринимать бы не стал.

И тогда…

Вот потому-то кто-то невидимый, сидящий там, наверху, досадливо крякнув, решил поступить попроще, вначале уничтожив нас, чтоб не путались под ногами, ибо отчаялся расправиться с Годуновым, пока жив хоть один из четырех защитников.

Хоть один…

И эту ношу мне при всем желании не удастся взвалить ни на чьи другие плечи, ибо сейчас в живых оставался всего один.

Это я.

Что ж, дважды у меня все вышло, так почему не получится в третий, в четвертый и так далее.

И еще в одном я уверился наверняка. На завтрашнем «божьем суде» верх останется точно за мной, и никаких случайностей произойти не должно, ибо, учитывая упятеренное количество врагов во второй раз, в третий мир науськает на меня не меньше полутора или двух сотен, а не одного-единственного бойца.

Самоуверенность меня чуть не подвела.

Глава 30 «Божий суд» и спор из-за коленок

Увы, но вышедший против меня Готард – здоровенный белокурый детина, которого, судя по габаритам, откармливала чуть ли не вся Речь Посполитая, оказался каким-то бесчувственным к боли, практически не реагируя на мои удары.

Зато его длиннющие руки уже пару раз чувствительно угодили мне в плечо, а затем я, парировав его размашистую правую и невольно охнув от боли – отбивал-то левой, которая у меня здорово повреждена, – пропустил удар в голову. Он получился скользящим, в самый последний момент я ушел, но в правом ухе все равно зазвенело.

Применять приемы не хотелось. Пусть и объявлено, что бой без правил, но все равно был уверен, что стоит мне прибегнуть к подсечкам или броскам, и потом поляки непременно станут канючить о нечестности и так далее.

Единственное, что я себе позволил, так это вызвать сапожника и втолковать ему, что от него нужно, после чего он сделал мне дополнительную подошву, всю в дырах – получилась как бы рифленая – и наклеил на основную.

Но надежда на то, что мой противник поскользнется на траве, оказалась тщетной. Во-первых, он был чертовски устойчив, а во-вторых, отсутствовала сама трава, давным-давно вытоптанная на месте одного из многочисленных московских рынков уймой сапог и лаптей.

Пришлось прибегнуть к тактике выматывания.

Правда, я и тут не добился особого успеха – Готард без остановки махал руками, при этом продолжая дышать достаточно ровно. И что мне делать с этим верзилой, который габаритами весьма схож с бывшим калифорнийским губернатором, разве что мышцы не так рельефны из-за большего количества жирка?

К тому же я постеснялся и перед началом боя не снял с себя помимо кафтана еще и нижнюю рубаху. Постыдился демонстрировать свои повязки, чтоб не подумали о том, будто я таким образом пытаюсь давить на жалость.

Теперь приходилось расхлебывать – Готард то и дело норовил ухватить меня за рубаху. Очень уж ему хотелось нежно приобнять меня, а там и к гадалке не ходи – хана ребрам.

Плотно облепивший две стороны нашего огороженного веревками ринга московский народ продолжал бурно болеть за меня, поскольку слух о том, что князь Федор Константиныч, присланный царевичем, дерется за всю Русь, сразу после согласия на «божий суд», данного Дмитрием, облетел всю столицу.

Ну да, бродячий спецназ поработал на славу – про рекламу престолоблюстителя, раз уж так складывается, забывать ни к чему.

Кстати, накануне вечером ко мне в гости на подворье приперся даже мясник Микола, попросив Багульника провести его к князю. Дескать, есть у него до меня тайный и очень важный разговор.

Оказавшись в моем кабинете, Микола, заговорщически подмигнув, извлек из своей корзины подарок – здоровенную черную… гадюку.

Я опасливо уставился на нее – змей боюсь с детства, – но мясник тут же мне все растолковал.