Поднебесный гром

Он выслушал доклад механика о готовности самолета к полету, и хотя не в его обычае было справляться о заправке горюче-смазочными материалами, однако, чтобы «потянуть резину», спросил нарочито громко («Пусть Лев Сергеевич знает, какой я пунктуальный»):

— Какая заправка?

Механик удивленно посмотрел на испытателя:

— Полная, Федор Иванович.

— А сколько масла?

— Под завязку.

— А ну открой пробку.

Присутствующие авиаспециалисты переглянулись: что это с Суматохиным?

— Ну, если не доверяете… — обиженно пробормотал механик и, достав из кармана отвертку, полез на крыло.

— Доверяй, но проверяй.

— Это ваше право.

Федор без интереса взглянул в горловину бака, махнул рукой:

— Закрывай.

Струев нетерпеливо постукивал пальцами по борту кабины: сколько, дескать, можно ждать?

«Ничего, подождешь», — ухмыльнулся, отвернувшись, Федор.

Потом он осматривал самолет так, как это требовалось по инструкции, с такой скрупулезностью, которая приводила в изумление наземников: какая муха укусила Суматохина?

Расписавшись в ведомости, Федор еще постоял, вглядываясь в черные облака, проронил озадаченно:

— Видать, грозовые.

— Скоро ты? — не выдержал наконец Струев.

— Не на свадьбу, успеем.

Он неторопливо забрался в кабину.

— Доложите погоду, — попросил руководитель полетов, когда машина взлетела.

— Понял, — ответил Федор.

Самолет летел под облаками, едва не задевая их фонарем кабины.

— Докладываю. Нижний край триста метров. Облачность десятибалльная. Видимость три километра. Вхожу в облака.

— Передайте вертикальный разрез, — прозвучало в наушниках.

— Понял, перехожу в набор.

В кабине с первых же минут стало мрачно, как в сумерки. Усиливалась болтанка.

Струев, до сих пор хранивший молчание, подал голос:

— Давай вниз.

— Зачем?

— Не нравится мне эта погода. Как бы в грозу не угодить.

— Какая гроза? Ты слышал доклад метеобога?

— Синоптик мог ошибиться.

— А карту-кольцовку смотрел?

— Я тебе говорю — вниз! — Струев повысил голос.

— Не могу. Руководитель полетов просил доложить вертикальный разрез.

Самолет будто запутался в угрюмой толще облаков, его бросало с крыла на крыло, но Федор, не отрывая взгляда от авиагоризонта, продолжал упрямо набирать высоту. Только на десятикилометровом удалении от земли облака как бы расступились и выпустили из плена спарку.

Струев нажал на кнопку внешней связи:

— Я — 607-й, докладываю погоду. Нижний край двести девяносто метров. Видимость под облаками три километра. Верхняя кромка облаков десять тысяч метров. Ложусь на курс.

— 606-го понял, — отозвался руководитель.

— Доложил 607-й, — поправил Струев.

С земли не ответили.

Через полтора часа спарка возвратилась на аэродром.

— Какие замечания? — спросил Суматохина механик.

— Машина удачная.

Федор стянул с себя шлемофон — легкий ветерок окатил его слегка вспотевшее лицо. Суматохина догнал Струев. Федор покосился на своего шеф-пилота:

— Высунулся?

— Что это значит?

— А ничего. Просто я еще раз убедился, что ты командовать любишь, где надо и где не надо. Неужели я сам не в состоянии вести радиообмен? Командир-то экипажа на сегодня — я.

— Ах вот оно что! — протянул Струев. — Тогда надо будет у тебя зачеты по знанию Воздушного кодекса принять.

У Суматохина на скулах напряглись желваки.

— А там, между прочим, сказано, — продолжал Струев, — что старшим на борту является не командир экипажа, а его начальник.

— Ты ошибаешься: не начальник, а инструктор, если уж на то пошло. Но инструктором тебя, кажется, еще не назначили.

— Я исполняю обязанности старшего группы летного состава. Я и отвечаю за безопасность полета. А в следующий раз отстраню от полетов, понял?

Федор рванулся к Струеву, огромной своей пятерней схватил его за плечо, но переборол себя, тут же разжал побелевшие пальцы.

— С-слушай, н-начальник… — заикаясь, чего раньше с ним никогда не было, проговорил он, — в с-сле-дующий раз…

Через несколько минут на стол Вострикова легло заявление Суматохина с просьбой освободить его от занимаемой должности летчика-испытателя по собственному желанию.

Востриков вызвал Струева.

— Как это понимать? — кивнул он на заявление. — Очень уж рьяно ты взялся, Лев Сергеевич. Боюсь, что таким макаром ты всех испытателей разгонишь. С кем я буду план выполнять?

— Ну и пусть катится на все четыре стороны! Без него справимся! — отрезал Струев.

— Нехорошо, нехорошо так, Лев Сергеевич. А что скажет Копытин? Я и сам горяч, но все-таки надо знать меру. А то только на коня — и давай шашкой рубить…

— Так что мне делать? — хмурясь, спросил Струев.

— Поговорить с Суматохиным. Так, мол, и так, оба мы погорячились. Давай на мировую.

— Ни за что!

Востриков надел очки и сквозь них долго смотрел на своего заместителя, потом снял очки, должно быть, понял, что его не переломить.

— Ладно, иди, пришли сюда Аргунова.

— Зачем? — встрепенулся Струев.

— Попрошу, чтоб он поговорил с Суматохиным. Раз ты сам не в состоянии справиться.

…Андрей узнал о заявлении Суматохина сразу же, как только вернулся из полета. Об этом ему сказала Наташа.

— Андрей Николаевич, как же так? — Она чуть не плакала. — Волчка потеряли, Володю Денисюка, а теперь и Федора Ивановича?..