Подмены

Троллейбус № 34, ходивший от «Киевской» до «Мосфильма», студийные давно уже окрестили «тридцатьчетвёркой», и это тоже был добрый знак, очередное знамение к тому, что всё идет правильно, по уму: месть неотменна и потому состоится.

Немного побаливало возле сердца. Или то было, возможно, естественным волнением перед началом решительных действий. Такое обычно происходило с ним перед атакой, когда его гаубичная батарея, израсходовав весь боевой ресурс, умолкала и в наступление уже шли танки и пехота. Он же, гвардии капитан Дворкин, всегда знал – коли атака удастся и фашиста откинут на запад, хоть на сколько-то, то в этом есть и его немалая заслуга, его гаубиц, его преданных ребят, за которых он и сам в огонь и в воду. Потому и не сдал тогда седого армейским особистам, которым хоть мир, хоть война, хоть победа, а хоть и поражение – только дай провести через трибунал и засадить на полную катушку, надеясь на лишний пустой орденок или бесчестную медальку.

Он стоял неподалёку от проходной, облокотившись на старую липу, и всматривался в лица, ища среди них Изряднова. Многоликий народ бойко шнырял туда-сюда, просачиваясь сквозь проходную или выезжая на машинах через шлагбаум, и, как выяснилось, то была ещё одна возможная дыра в обороне. Нужно было смотреть ещё и туда, допуская, что директор картины, избегая смерти, выберется со студии именно таким способом.

Он простоял три с половиной часа, однако никого так и не обнаружил. Видимость была отличной, но враг не объявился.

На другой день ситуация повторилась, и Моисей заскучал. Многолетний опыт Рубинштейнов, в подробностях изученный, к тому же доработанный до безупречного варианта преследования, явно давал сбой. Только теперь Моисей Наумович в полной мере смог оценить стариковский подвиг, на совершение которого была брошена чуть ли не половина сознательной жизни, да ещё с утомительным перемещением между городами. С другой стороны, и детей там было трое; Лёка же, если не считать Катю, был один. Подобные идиотские мысли, от которых самому же становилось стыдно не просто, а очень, преследовали профессора на протяжении всего обратного пути на Каляевку, где он в последний раз собирался в этот день заночевать, отужинав княгиньскими котлетами. Анне Альбертовне, чтобы пока не скучала, он вручил записи Ицхака, порекомендовав их для скорейшего прочтения. Знал, уверен был, что блокнот займёт её на всё ближайшее время, и от мысли о том, что мачеха, начитавшись ужасов из чужой жизни, внутренне разделит его страшное, но справедливое намерение, на душе у Дворкина становилось чуть легче и дышалось заметно вольней.

На другой день ожидалось прибытие на елоховский адрес контейнера с мебелью и вещами, и им с Анной надлежало ожидать его, не выходя из дома. Таким образом, Изряднов получал лишний день жизни, но к этому Моисей, уже успевший осознать всю предстоящую меру трудности, в общем и целом был готов.

Когда он, наняв такси, перевёз Гарьку на Елоховку, прихватив вместе с внуком и револьвер в качестве последнего атрибута прошлой жизни, Изряднов всё ещё ходил по этой земле, поскольку Моисею вновь было не до него. В какой-то момент он даже подумал, что, может, стоит, учитывая новый жизненный отсчёт во всём, оставить эту свою убийскую затею или, как минимум, передвинуть её на осень, до той поры, пока Гарька не обживётся и не привыкнет к неродной прабабушке, ставшей ему новой бабушкой. Однако тут же отбросил эту мысль как низкую и дважды предательскую по отношению ко всем неживым, ставшим такими по милости всего лишь одного подлеца. Наган марки М-1895 жёг руки и печень, просясь на выстрел. Что до мачехи, то как раз к этому сроку она закончила изучение рукописи Рубинштейна и по результату читки пребывала в совершенном отчаянии. Он нашёл её с мокрыми глазами, посеревшую лицом и чуть ли не в похоронном настроении.

– Как… скажи мне, как такое могло случиться, Моисей? – с трудом проговаривая слова, обратилась она к пасынку. – Откуда берутся эти ничтожества, эти подлые, страшные люди, как их столько лет терпела наша земля и эта негодная власть?

Дворкин мгновенно напрягся и постарался уточнить для себя важное.

– Вы это о ком, Анна Альбертовна? – исследуя её глазами, поинтересовался он. – Надеюсь, не о старых Рубинштейнах?