Подлиповцы

На берегу было множество крестьян: кто пилил бревна, кто рубил, кто строгал, кто гвозди и скобки вбивал; достраивались барки, коломенки и полубарки. Подлиповцев и прочих бурлаков сосчитали, поверили и выдали им по десяти копеек денег. Купили они хлеба, надели новые лапти, взяли господские топоры, железные лопаты и прочие необходимые инструменты для скорой работы и стали работать. Всюду работа кипела. Каждый человек что-нибудь да делал, и если кто не умел топором, то гвозди вколачивал, снег отскребал или доски таскал. Кажется, барку нехитро сделать, а нашим бурлакам больно мудреною казалась эта штука. Они не могли надивиться, как это такая штука состроена, – с которой стороны ни подойди, везде гладко, только железки какие-то вбиты, и вся из досок сделана да бревен. «Вон у нас избенки-те не так делаютча: как хошь, так и перевернешь бревно и приладишь, а тут все инако. И куда экая чучела? дом не дом, а кто ее знает, куда она годна?.. Дай мне – не возьму. Пра, не возьму?..» На бурлаков кричали мастера:

– Что стоишь? Робь! Деньги только даром берете, разбойники? Бурлак почешет один бок, спину и пойдет с топором к барке. Что ему делать? Вот он видит, лежит доска. Баская доска-то, да верно робить велят, и бурлак начинает рубить доску без цели, а так, думая, что и он робит.

– Пошто ты доску-то рубишь, пошто? Я тебе!.. – кричит на бурлака мастер или работник. Бурлак отходит от доски и глядит на прочих.

– Что стал? робь!

– Да што робить-то?

– Што! Подь обтеши бревно…. У, лентяи! скоты! – и т. д. И пойдет бурлак рубить бревно, и изрубит его так, что оно на дрова годится.

– Ах, вы, бестолочь! Я вас!.. Поди, притяни доску. Один бурлак не совладает, – он и взять не умеет доску, с которого конца ее приложить; вот и возьмутся человек шесть-семь держать доску.

– Ладь, ладь! Што стали! Бурлаки прилаживают.

– Не так!.. Сюды! Бурлаки смотрят на доску. Доску берут еще человек пять. Доску приладили.

– Напри брюхом! Наперли все разом – и так сильно, что пот их пробирает, и им баско кажется. Так кипит работа. Все бьются до поту и не могут понять, что они такое робят и к чему эдакая работа, больно уж баская да чудная. Работают они каждый день, бахвалятся, что и они робить мастера, а не понимают своей работы. Чувствовать им нечего: им или баско, или худо; об своих деревнях они забыли, с людьми хорошо, да и чувствовать-то некогда: то рубить, то скоблить, то колотить… Встал рано, есть хочется – чувство, поробил, есть хочется – чувство, спать хочется – чувство… О Пиле и Сысойке сказать особенного нечего. Они точно такие же были, а пожалуй, и хуже. Они теперь блаженствовали. У маленьких подлиповцев, Павла и Ивана, было больше способностей, чем у старших. Они, конечно, не могли сделать больше взрослого, окрепшего мужчины, но понимали, как и к чему такая-то вещь следует и как, что и для чего делается. Занятие их было обделывать поносную, похожую на мачту, или вколачивать скобки. Эта работа им так казалась хорошей, что они, если ее не было в одном месте, шли в другое и там отгоняли рабочих от не своего дела. Теперь отец для Павла и Ивана был все равно что и прочие бурлаки. Они теперь никого не боялись, и старших у них не было.

– Пашка! Они все свиньи, – говорил Иван.

– Все. Они робить не умеют.

– И тятька свинья!

– И Сысойко свинья… А мы свиньи?

– Мы-то?.. А пошто? Немного помолчав, они опять спрашивают друг друга, свиньи они или нет; кажется, свиньи, а ровно и нет. «Свиньи-то эво какие! А мы воно какие». Откуда забралась в их головы такая мысль, они сами понять не могли; слышали только, что прикащик ругал как-то бурлаков свиньями… С бурлаками маленькое заводское начальство обращалось очень грубо; часто обделивало деньгами, так что многие голодали. У него, конечно, свои интересы, а над бедным бурлаком что хочешь делай – смолчит или изругает, а жаловаться не пойдет, да и некому…

IV