Подкидыш для депутата. Выбор сердца

— Кать, иди наверх, — наклоняется к моему уху и добавляет еле слышно. — Детская Маши рядом с моей спальней. Думаю, ты не забыла, где, — одной фразой заставляет меня покраснеть.

Но смущение улетучивается, как только я осознаю, что скоро увижу Машеньку. Не могу скрыть улыбки и едва сдерживаюсь, чтобы не обнять Диму из благодарности. Однако понимаю, что не следует акцентировать внимание Емельяненко на… нас.

Опускаю взгляд, сипло произношу короткое «да» — и, стараясь не смотреть на мужчин в гостиной, быстро направляюсь к лестнице. Забыв об осторожности, взлетаю по ступенькам, желая как можно скорее обнять мою малышку. В какой-то момент оступаюсь и хватаюсь за поручень, восстанавливая равновесие.

— Кать! — летит мне в спину. — Не беги, — говорит Дима тихо и взволнованно.

Оглядываюсь, посылаю ему теплую улыбку, киваю чуть заметно и замедляюсь. Но иллюзию сказки мгновенно разрушает опасный, пронизывающий до костей взгляд. Боковым зрением замечаю, как внимательно Емельяненко оценивает меня. Чувствую, что он ликует. Невинный эпизод, демонстрирующий Димину заботу, явно ему по душе.

Решаюсь мельком посмотреть на Германа Алексеевича: расслабленная поза, насмешливое лицо, кривая ухмылка на губах, вздернутая бровь. Из моей груди вырывается слабый стон. Не нужно быть предсказательницей, чтобы понять: Емельяненко только что придумал очередной план устранения Димы, и главная роль в новом спектакле явно будет отдана мне.

Переключаю внимание на Щукина-старшего и теряюсь под его презрительным взглядом. Наверное, он воспринимает меня, как уличную девку, что забралась в постель к его сыну, окрутила несчастного, «повесила» на него ребенка. И все беды Димы — исключительно от меня! Уверена, на мнение Николая успел повлиять Емельяненко.

Нервируют эти Щукины! Как можно не видеть, насколько подлый и двуличный их «обожаемый» Герман Алексеевич!

Исподлобья смотрю на Диму, а он лишь указывает взглядом наверх. Сам же складывает руки на груди и готовится к серьезному разговору. Не знаю, чем он закончится, однако не ожидаю ничего хорошего. Сейчас для меня самое важное — это Машенька.

Поэтому, вздохнув тяжело, направляюсь в детскую. Хочется ускорить шаг, в пару прыжков преодолеть проклятые ступеньки — и обнять, наконец, мою малышку. Но в голове крутится предостережение Димы. И его голос, такой бархатный, нежный. Как в те дни, когда мы были вместе и счастливы. Закусив губу, заставляю себя идти аккуратно.

На пороге Машиной комнаты сталкиваюсь с незнакомой мне девушкой. Пары минут мне хватает, чтобы просканировать ее и… разозлиться.

На вид девчонке лет восемнадцать. Каштановые волосы аккуратно собраны в высокую прическу, трикотажное платье приятного сиреневого цвета облегает точеную фигуру, подчеркивая каждый изгиб, личико куклы Барби идеально даже без макияжа. Она красивая, молодая, эффектная.

Неужели няня? Для Машеньки? Или для Димы, по совместительству? Понятно, по каким критериям он ее подбирал.

Не могу совладать с эмоциями. С беременностью я стала вспыльчивой и неуравновешенной. Взрываюсь по любому поводу, даже мою терпеливую маму замучила за эти недели. Однако сейчас особый случай. Гремучая смесь из ярости, обиды и ревности захлестывает меня. И последней каплей становятся слова няни, произнесенные милым, мелодичным голоском:

— Ой, здравствуйте. А вы кто?

— Мама Маши, — отвечаю строго и немного грубовато.

Если бы я умела убивать одним лишь взглядом, то девушки уже не было бы в живых. Рядом с Димой я превращаюсь в безумную истеричку!

Не сразу замечаю, как глаза няни становятся похожими на два блюдца. Она приоткрывает рот, лихорадочно хватая губами воздух и некоторое время не может произнести ни слова. Потом вдруг бесхитростно выдает:

— Я думала, ее мама умерла…

Глава 7

Пытаюсь справиться со своим гневом и не стереть в порошок наглую няню. Буквально в последнюю секунду взываю к здравому рассудку. Делаю глубокий вдох, мысленно замораживаю бурлящую внутри лаву, предотвращая извержение вулкана. Нам с ребенком ни к чему нишние нервы. Да и мужчинам в гостиной незачем слушать мои истеричные вопли. Хочу разбудить в себе прежнюю Катю, спокойную и благоразумную. Получается с трудом.

— Нет, вы ошиблись, — цежу сквозь зубы. — До свидания, — кивком указываю в сторону лестницы.

Девушка лихорадочно качает головой, мычит что-то неразборчивое и собирается покинуть меня, но вместо этого раскрывает рот. Зря…

— Извините. Я, наверное, поняла неправильно. Дмитрий Николаевич сказал, что у Машеньки нет мамы. Вот я и решила… — виновато тянет и складывает бровки домиком. — Простите, пожалуйста. Я часто сначала говорю, а потом думаю, — не умолкает няня. — Так, Машенька кушала час назад. Овощное пюре, немного смеси. Потом я ее переодела и уложила спать. Все в порядке.

Девушка отчитывается так серьезно, со знанием дела, что невольно начинаю ей верить. Но это не значит, что Дмитрий Николаевич спасется от разговора с «безвременно почившей» мамой Машеньки. Как быстро он сбросил меня со счетов. Или красавицу-няню разжалобить хотел? Одинокий отец — звучит весьма привлекательно.