Герман Алексеевич откашливается, опускает голову и делает вид, будто скорбит и соболезнует. Специально выдерживает паузу, как в дешевых шоу. Не верю ни ему, ни его показной жалости.
Умолкаю, дожидаясь, когда мужчина заговорит сам. Почему-то даже не сомневаюсь в этом! Он здесь с определенной целью. И для ее достижения сначала хочет вывести меня на эмоции, но не получит их!
Да, я обязательно сломаюсь, наревусь вволю — этого не избежать. Однако позже, наедине с собой.
Герман Алексеевич заметно удивляется моей сдержанности, хмурится — и раскрывает папку с документами. Достает оттуда листок, свернутый в четыре раза. Протягивает мне нарочито медленно. Пока я разворачиваю странное послание, мужчина начинает говорить, четко и быстро.
— Я собирался помочь Алексею вытянуть бизнес. Искал варианты, обещал предоставить займ. Безусловно, тайно. Не могу рисковать своим положением, но всегда готов поддержать человека в беде, — уверяет Герман Алексеевич. — Однако подонок, который хотел утопить вашего мужа, оказался сильнее и не гнушался никакими методами… Вчера я узнал, что дело Кобылина «отжали», выкупив за бесценок. И сегодня примчался в ваш дом, чтобы поговорить с ним о случившемся, решить, как нам поступить дальше. Но нашел лишь записку, адресованную вам. Простите за мою наглость, но я все же заглянул в текст — и незамедлительно прибыл в больницу. Я рискую собой, беседуя с вами и открывая правду, но не могу иначе…
Голос мужчины становится все тише, словно я погрузилась под воду. Последние фразы я практически не слышу. Все мое внимание обращено на записку, которую я лихорадочно сжимаю в руке. Она и вправду предназначалась мне и была написана рукой Леши: я сразу узнаю его почерк. Подмена или ошибка исключена!
Но сам текст каждым словом убивает меня. Я не могу поверить собственным глазам! Как можно было сломать моего мужа, чтобы он решился на подобное?
Леша в своем последнем письме попросил у меня прощения. Видимо, потеря ребенка для него тоже стала решающим ударом. Слишком много боли мы оба перенесли. И мой муж не выдержал…
В сотый раз я пробегаю глазами финальное предложение, в котором Леша прощается со мной… И с жизнью…
— Я обошел весь дом, но никого там не застал, — незваный гость продолжает добивать меня. — Алексей исчез, решил не шокировать вас. Но мы понимаем, что он с собой сделал…
— Все, хватит! Уходите, прошу вас! — умоляюще мяукаю, готовая немедленно впасть в истерику.
Моя жизнь сегодня закончилась. Мысленно ставлю на своем будущем крест. Ничего больше нет. Последняя надежда погибла вместе с Лешей. Самым простым вариантом было бы и мне последовать его примеру. Но… не могу поступить столь эгоистично по отношению к маме. Второго удара она не выдержит. И это единственное, что меня останавливает…
— Я понимаю ваши чувства, — не унимается Герман, а я устремляю на него злой взгляд. — Соболезную вашей потере… Вашим потерям, — поправляет себя. — Уже оказавшись в больнице, я узнал о выкидыше и его кошмарном последствии — бесплодии. Такие преступления не должны сойти с рук виновному!
— Так, стоп! — вскрикиваю я испуганно. — Какое, к черту, бесплодие?
Подскакиваю на кровати, морщась от ее мерзкого скрипа, и катетер случайно вырывается из вены. Густая кровь тонкой, но непрекращающейся струйкой течет по руке, пачкает больничное постельное. Но я не обращаю внимания. Все, что волнует меня сейчас, так это пугающий приговор — «бесплодие».
Герман Алексеевич спешит за доктором. Через секунду в палату влетает знакомая мне женщина: она посещала меня, когда я проснулась. Мужчина успевает прошептать ей что-то, но врач недовольно поводит плечами. Концентрирует внимание на моей окровавленной руке. Зажимает небольшую, но такую проблемную ранку в вене, стирает темно-красные подтеки и крепко бинтует, оборачивая сгиб локтя в несколько раз холодящей кожу тканью.
— Не нужно было ей говорить, — отчитывает мужчину доктор, а сама прячет взгляд.
— Так я бесплодна? Вы же сказали, что я восстановлюсь! — всхлипываю обреченно.
— Конечно, восстановитесь, — мямлит, не смотря мне в глаза. — Но детей иметь не сможете. После выкидыша и чистки у вас серьезные проблемы в плане женского здоровья.
Озвучивает страшный вердикт и поспешно покидает палату. Будто не хочет нести ответственность за свои слова.
Больше всего на свете я желаю сейчас, чтобы противный чужак тоже исчез. Оставил меня одну, позволил порыдать и пожалеть себя.
— До свидания, — бросаю ему небрежно и указываю взглядом на выход.
Герман Алексеевич мрачнеет, видимо, не привык к такому обращению. Но сдерживается. И даже одаривает меня мерзкой улыбкой, которая должна бы приободрить меня. Но вместо этого доводит до тошноты.