Подкидыш

Она повернулась и снова вошла в дом, а Фрейзе, с трудом переставляя ноги, последовал за нею. Он увидел продолговатую комнату с низким потолком, где вдоль длинных стен стояло с десяток кроватей с жалкими соломенными тюфяками и убогими простынями из неотбеленного полотна. Впрочем, занята была только одна постель. На ней лежал Лука — мертвенно-бледный, глаза закрыты, дыхание поверхностное.

— Пресвятые отцы! — в тревоге прошептал Фрейзе. — Очнись, мой маленький господин, поговори со мной!

Лука медленно открыл свои ореховые глаза.

— Это ты?

— Хвала Господу, хвала Пресвятой Богородице, конечно же, я! Как и всегда.

— Я слышал, как ты крикнул, и стал спускаться, а потом упал с лестницы. — Лука говорил невнятно, поскольку губы у него были разбиты и сильно распухли.

— А я слышал, как ты упал. Грохнулся об пол, точно мешок с картошкой, — сказал Фрейзе. — Пресвятые отцы! Когда я услышал, как сильно ты ударился об пол, я уж думал… А потом и меня кто-то ударил…

— Я себя чувствую просто ужасно — как проклятый грешник в аду.

— Я тоже.

— Тогда лучше поспи. Мы с тобой утром обо всем поговорим. — И Лука устало закрыл глаза.

К ним подошла сестра Урсула, держа в руках большую миску с горячей водой и чистую тряпицу. От миски исходил чудесный аромат лаванды и арники.

— Позволь мне обмыть твои раны, — сказала она Фрейзе, и тот прилег на соседнюю кровать. — На вас напали, когда вы лежали в постели? — спросила у него монахиня. — Как вообще это все произошло?

— Не знаю, — вяло откликнулся Фрейзе. Он был настолько оглушен тем ударом в висок, что в голове у него по-прежнему стоял гул. Кроме того, он понимал: эта монахиня вполне могла заметить распахнутую дверь в кладовую, да и Луку она во дворе встретила. — Я ничего толком не помню, — неуклюже соврал он, и она спрашивать перестала, а принялась осторожно промывать его раны и ушибы, то и дело вскрикивая от жалости и сострадания. Наслаждаясь роскошью женской заботы, Фрейзе расслабился и, вытянувшись на кровати, крепко уснул.

* * *

Проснувшись, Фрейзе увидел за окнами серый холодный рассвет. На соседней кровати негромко похрапывал и посвистывал носом Лука. Фрейзе полежал еще немного, слушая его сонное сопение, потом хорошенько протер глаза, осмотрелся, опершись о локоть, и тут же испуганно сел, не веря собственным глазам. Оказалось, что еще одна кровать рядом с ним тоже занята! На ней лицом вверх лежала монахиня, и лицо ее было таким же белым, как апостольник, который, впрочем, валялся на полу, открыв взору наголо обритую голову далеко не самой лучшей формы. Руки монахини были сложены на груди, словно для молитвы, но и ее руки, и она сама оставались совершенно неподвижны, а ногти на руках имели какой-то жуткий синеватый оттенок с темной, точно чернильной, каемкой. Но хуже всего были ее глаза — остановившиеся, ужасающим образом распахнутые, с невероятно расширенными черными зрачками, которые казались дырами, ведущими в темную бездну иного мира. Монахиня лежала в застывшей позе и явно — даже на взгляд перепуганного и неопытного Фрейзе — давно уже была мертва.

Одна из сестер стояла на коленях в изножье постели и молилась, непрерывно перебирая четки. Вторая коленопреклоненная монахиня бормотала молитвы в изголовье покойной. По краям узкой кровати горело множество свечей, и все вместе это напоминало сцену жертвоприношения. Фрейзе, уверенный, что все это ему просто снится, очень надеялся, что сразу проснется, стоит только спустить ноги на каменный пол. Он попытался встать, но ему не позволила сделать это проклятая боль в разбитой голове.

— Сестра, да благословит тебя Господь, что случилось с этой бедняжкой? — спросил он у той монахини, что молилась в изголовье кровати.

Она не отвечала, пока не закончила молитву. Потом подняла на него полные непролитых слез глаза и сказала:

— Она умерла во сне. Но причины мы не знаем.

— А как ее зовут? — Фрейзе перекрестился, внезапно испытав суеверный ужас, ибо это была одна из тех монахинь, что приходили к Луке давать свидетельские показания. — Благослови, Господи, ее душу!

— Сестра Августа, — сказала монахиня, но такого имени Фрейзе не помнил.

Он еще раз украдкой посмотрел на белое холодное лицо покойницы и внутренне содрогнулся, так страшен был взгляд этих черных мертвых глаз.

— Господи помилуй, что ж вы ей глаза-то не закрыли? Надо было медяки на них положить!

— Они не закрываются, — сказала та монахиня, что молилась в изножье кровати, и вся задрожала. — Мы много раз пытались. Но они все равно не закрываются!

— Должны закрыться! Как это не закрываются?

А монахиня продолжала тихим монотонным голосом:

— Глаза у нее такие черные потому, видно, что ей опять снилась Смерть. Ей всегда снилась Смерть. И вот теперь Она за нею пришла и отразилась в ее глазах, как в зеркале. Глаза ее полны видения Смерти — вот почему они не желают закрываться, вот почему они черны, как камень гагат. А если заглянуть в них поглубже, то увидишь самое Смерть, увидишь ее страшный лик, и Она будет смотреть оттуда на тебя…

Первая монахиня жалобно всхлипнула — точнее, пронзительно взвизгнула — и прошептала: