Подкидыш

— Именно такою она мне запомнилась. Мать больше всего на свете боялась грозы. Это военный синдром. С детства. От нарушенной психики. Дети такое трудно переносят. И всегда не без последствий. Дай Бог, чтобы ее и твоя память поменьше точили ваши души.

— Пап! А где тот, какой был моим родителем?

— Сережа, меня он не интересовал. А мать о нем не хотела вспоминать. Знаю, человек он недостойный. Лишь потому, что никогда тобой не интересовался.

— А он жив?

— Вот этого я не знаю! Твоя мать развелась с ним официально и выписала его из квартиры. В последний раз они с ним виделись в суде. Когда их развели. Мать сама подала на развод. Тебе тогда всего полгода исполнилось. После этого они не виделись никогда.

— Выходит, я ни ей, ни ему не нужен?

— Ты мне нужен! Очень нужен! Всегда! Они тебя для меня родили!

— Но у тебя скоро будет свой ребенок!

— Да! Уже четвертый! И вы — мои. Все!

— Отец! А это правда, что ты меня любишь? Или просто пожалел?

— Я растил тебя! Учил всему! Не знаю, но мне кажется, что своего любить смогу лишь на равных с тобой. Ты стал моим повтореньем во всем. Моим зеркалом, моим портретом. Ты даже похож на меня как две капли воды. И даже моя мать, заметив это, стала сомневаться, а верно ли, что ты не кровный? Ты даже хулиганил, как я в детстве! Но я ее любил…

— Ладно! Не серчай. Мне тоже кое-что обдумать надо. Пошли спать, пока не проснулись наши женщины. Не стоит им седины прибавлять. Особо на душу.

— Ты где сегодня ляжешь?

— На лежанку. К городской бабке. Пусть не знает, что я от нее к тебе улизнул. Из-за ноги не пускала. А мне кажется, дело было совсем в другом.

На следующий день вся семья проснулась от крика Варвары. Валентина Ивановна едва голову не разбила, свалившись с лежанки кувырком, и увидела разбитую, разграбленную теплицу, из какой украли не только огурцы и помидоры, но и картины Александра, самые последние, самые дорогие.

Александр стоял на крыльце бледный,новый холст, натянутый в раме. Стешка сползла по косяку на крыльцо. Сколько трудов пропало, сколько средств потеряно! Варвара голосила во все горло, проклиная воров, желая им погибели и самых страшных хворей.

— Кто это сделал? — спросил неведомо кого Сергей и ту г же услышал Валентину Ивановну:

— Такие, как ты! Твои друзья! Кто ж еще? Вы — бандюги проклятые, способны на такое! Кровопийцы! Нет вам места на земле среди людей!

Сережка огляделся вокруг. Его отчаяния и растерянности никто не увидел. Все бросились к теплице, а мальчишка, набросив куртку, уходил из дома…

Глава 6 <style name="5"><strong>КАПРИЗЫ <style name="5"><strong>СУДЬБЫ</strong>

Николай умолк. Но внутри все кипело от слез. Он мог смириться с прежними судимостями. Там был намек на его вину. Здесь сплошной оговор, подлог, пакость. Но в это не поверил никто, даже Борис, с каким жил под одной крышей, ел с одной ложки. Он знал о Николае все, но первый же оттолкнул его, презрел, не захотев выслушать.

«А может быть, это он устроил мне подлость с золотом? — мелькнула мысль. — Нет, нет! Зачем ему это!» — отвергал Николай чудовищный домысел, и тут же память подкидывала часы, проведенные в суде, лица мужиков из бригады. И слова Бориса Петровича:

«Кроме него некому такое утворить. Калягин дважды судился, но это его ничему не научило. Такие люди не могут жить без приключений. Короста преступника уже съела в нем все человеческое, что мы зовем достоинством и честью — ему недоступно. А потому прошу суд учесть мнение коллектива и очистить имя бригады от позорного клейма…»

— Нет! Я не виноват! — взвыл человек, вгрызаясь зубами в шконку, и почувствовал жуткую боль в затылке. Она жгутом стянула голову, пробила виски. Даже глазам стало тесно…

Николай не понял, что произошло… Он не знал, как оказался в психиатрической больнице, сколько времени здесь провел?

Просветление случилось внезапно. Он открыл глаза. Увидел голубое небо через толстую арматурную решетку, себя, связанного веревками, одетого в немыслимое рядно.

— Где я? — огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, что с ним произошло.

Память подкинула суд, зону и грубый окрик, глухую угрозу расправой.

«Зона? Но где шконки?» — оглядел себя, соседа, сидевшего на койке напротив, там, чуть дальше, еще мужики. В халатах, пижамах. И никаких шконок. Но что за люди? Где он?…

Мужик напротив оскалил мелкие гнилые зубы. Заблеял, закрутил глазами.

«Охренел, что ли?» — подумал Николай. Сосед, спустив штаны, стал подходить к Калягину, и тому показалось, что мужик, пользуясь беспомощностью, собирается обмочить его.

— Ты что, падла? Свихнулся? Я тебе, паскуда, все до корня откушу! — попытался вскочить на ноги, но не тут-то было.

Мужик остановился. Оглушительно закричал петухом. Опустив штаны до колен, повернулся к Николаю голым задом и пошел, виляя им, к остальным, забыв о Калягине.

«Псих какой-то!» — подумал Николай, вздохнув облегченно. И тут же приметил взъерошенного старика, семенящего к нему.

— Слушай, отец, развяжи меня! — обратился к нему Калягин.

— Вы, сударь, имеете честь говорить с князем Потемкиным! Вы в каком звании нынче? — обратился к Николаю.