Подгоряне

Человек, сообщавший мне все это, был, наверное, районным специалистом или инженером из передвижной строительной колонны, ибо он не знал меня, да и я никогда не видел его в здешних местах. Я не знал также, за кого он меня принимает. Может быть, за какого-то начальника, который интересуется их работой и которому надо поведать свои нужды, свои беды. Его бригада пробурила два артезианских колодца, но в них оказалось так мало воды, что за одну зиму источники истощились и по трубам пошла грязная черная смесь: ни вода, ни деготь, который сгодился бы для смазки колес. Теперь, видите ли, бригада меняет всю систему, вознамерившись подвести воду по трубам от турецкого колодца. Но как ее подведешь: школа-то стоит на вершине холма, а турецкий родник находится в нескольких километрах от нее, внизу, в долине?

Воды, конечно, в том роднике предостаточно. Я хорошо знаю его. О турецком колодце люди говорили с какой-то особой интонацией, как о чем-то сказочном и таинственном. Вокруг него сотворено немало легенд, по большей части пугающих, вызывающих у людей суеверный страх. Местные мужики не раз пробовали умертвить родник, засыпать его, потому что он потоплял прилегающие к нему луга, превращал их в болото, на котором в изобилии рвались вверх вредные, не съедобные для скота травы.

Пробовали загатить, остановить… Заваливали источник камнями, глиной, приволокли от ветряной мельницы самый большой жернов и накрыли им горловину родника. Будь оно, то горло, единственным, глядишь, и умер бы колодец, захлебнулся бы собственной влагой, но рядом их было множество, и из каждого бил фонтан, похожий на гейзер, — заткни их попробуй! Пытались даже проложить тут каменный желобок и по нему отвести воду в самую низину, но и из этого ничего не получилось. Вода била из глубин и могуче отбрасывала, разрушала каменную кладку, как карточный домик. То был странный родник, в его водах не видно было ни одной лягушки. И не объяснишь это тем, что воды эти были чересчур холодны: холода земноводная тварь не боится, это уж известно. После всего сказанного нетрудно догадаться, почему вокруг турецкого колодца родилось столько легенд и поверий. Среди них была и такая: колодец в некие времена был выкопан турками для того, чтобы затопить долину, чтобы молдаване не смогли приблизиться к янычарским погребам с золотом. Однако несколько столетий назад отыскались все-таки смелые, предприимчивые люди. Они остановили фонтан, бьющий из колодца, тем, что завалили его кипами овечьей шерсти. Переправившись на другую сторону долины, они прогнали турок. Правда, к золоту приблизиться не могли: погреба с презренным этим металлом были заговорены и скрыты от людских взоров, а чтобы увидеть золотые отблески над сокровищами, нужно часами простаивать в засаде у загадочного турецкого колодца…

Ночами, когда косили траву или пасли лошадей, я не раз таращил глаза, чтобы увидеть золотые зарницы и обнаружить таинственные погреба. Старики уверяли меня, что золото полыхает ярким солнечным светом. Медь, говорили они, блестит иначе — две" у нее красный, у серебра — белый, как у солнечного диска, задернутого прозрачным облаком. Тут надо сказать, что самым неукротимым и искусным рассказчиком о легендарном золоте был Василе Суфлецелу. Он-то и забил мою голову своими фантастическими небылицами.

Но легенды есть легенды. В каких селениях они не водятся! Однако как поднять воду, чтобы она из турецкого колодца пришла в школу, на вершину холма?

Меня не злила и не удивляла дерзость незнакомого инженера и его бригады, потому что прошлое крепко-накрепко схватило меня в свои объятья и унесло в свое далеко. Я стоял перед школой, которая поднялась над холмом, над селом, над куполами сельской кладбищенской церкви, но все еще был обут в мамины свадебные сапожки на высоких каблуках; я все еще находился среди моих товарищей, на ногах которых были постолы, — они смеялись над моей бабьей обувкой, тыкали в меня пальцами, гикали, улюлюкали, прогоняли со своего катка, чтобы, чего доброго, я не попортил его острыми каблуками. Видел я и маму, которая, прислонившись к припечке, прядет шерсть. До этого она насыпала в мою ладонь десять кукурузных зерен и заставила учить урок. А мне до смерти хотелось поиграть. Чтобы сэкономить время, откладывал сразу же не по одному, а по два зернышка, воспользовавшись тем, что мама отвлеклась, выглянув в окно, чтобы узнать погоду. Но маму было невозможно обмануть. Она подходила ко мне, молча брала отложенные мною зернышки и возвращала на прежнее место: "Пересчитывай!" При этом не забывала вознаградить меня вполне заслуженным подзатыльником.

— Все бы тебе играть! — шумела она, вернувшись к припечке. — А кто будет4уроки делать? Откладывай не по два сразу, а по одному зернышку, лентяй ты этакий! Считай теперь сызнова. В наказание тебе я положила не десять, а двенадцать зерен…