Под Золотыми воротами

— Думаешь — я злодей, а он ангел, сшедший на грешную землю? — холодно произнес воевода, насмешливый тон исчез, наружу рвалось раздражение, смешанное с обидой. Остроносые удивленно переглядывались, но Она сразу поняла, о ком речь. Любим приметил это по вспыхнувшему румянцу на побелевших щеках.

— У меня ведь тоже были братья, — сказал он изменившимся хриплым голосом старика. — Старший давно в могиле, а младшего три лета назад потерял.

Марья удивленно вскинула голову. Любим продолжил.

— Князь наш тогда Андрей мученическую кончину принял, убили его слуги собственные, иуды продажные. Смута началась во Владимире. Власть ростовские бояре перехватили и на великое княжение Мстислава Ростиславича стали сажать, ну и Ярополк твой при нем. Не по праву сажать, потому как дядьки Ростиславичей были старейшими в роду, и не племянникам при живых дядьках на великом княжении сидеть. Ну да, ладно, князь мой бывший Михалка и князь мой нынешний Всеволод смирились, сил у них не было. Мы ушли, Ростиславичи остались. И что?

— Что? — эхом отозвалась Марьяшка.

— Стали бояре ростовские на Владимир Ростиславичей натравливать, стольным градом захотели снова Ростов сделать, а молодую столицу задвинуть. Мы для них «каменщики», выскочки безродные. Многие беды на голову владимирцев посыпались, тяжко им пришлось, ну и взбунтовались, послали за Михалкой, — Любим натянул повод, укорачивая опять разбуянившегося Ястребка. — Ростиславичи разгневались, на приступ града Владимира пошли. Усобица началась. А тут еще зять Ростиславичей, князь ваш Глеб с дружиной своей и половцами погаными явился и как зверь начал по округе рыскать, посад разорил, усадьбы пожег, — Любим замолчал, дальше говорить было тяжело. — Сельцо отца моего, как обычай велит, по наследству моему младшему брату досталось[53]. Хоромы там наши родовые стояли, мать докармливаться у него осталась… Все аспиды пожгли, и не только поганые грабили, но и с крестами на груди не стеснялись… брат с мечом в руках умер, а что с его женой и детьми сделали, то я тебе, дурехе, сказывать не стану… А мать мою старуху из озорства в тереме заперли и подожгли, сгинула бы она, да тиун ее смог вытащить. Так вот. А мы на зов владимирцев явились, да не знали, что там уж война идет, в малой дружине пришли и у стен владимирских в ловушку попали, окружили нас. Только князь Михаил на рати крепок был, сумел кольцо прорвать, вывел дружину… Он вообще очень умен был, равных ему по чести и доблести я не знал, вечная память ему да Царствие Небесное… И мы ушли, а надо было у князей отпроситься да брата с матерью проведать…

— Так ведь вороги там, чтобы ты сделать мог, тоже сгинул бы, — сочувственно прошептала Марьяша.

— Все равно душа болит. А все твои Ростиславичи: не на свое место сесть решили, порядок, что Андрей завел, порушить захотели, смуту в землю нашу принесли! На руках Ярополка кровь сродников моих, а ты за него страшной смертью умереть хотела! — не надо было того выливать при девках, но слова сами полились, и не удержишь. С Марьей всегда так, не знаешь, чего ждать и от нее, и от себя самого.

— Не виноват он, — робко вступилась за любимого князя Марьяшка, — то брат и зять створили, а он сделать ничего не мог. Младший старшим должен подчиняться, не мог он против них пойти.

— Не виноват? — резко наклонился к ней Любим. — А знаешь ли ты, дитя неразумное, что Ярополк церковь Божию ограбил?

— Быть того не может?! — отшатнулась Марья.

— Не может? Успению Пресвятой Богородицы князь Андрей доход положил, а Ярополк руку жадную запустил и все до единой гривны из церковной казны выбрал, церковь обобрал.

Любим зло наслаждался растерянностью Марьяшки: «Вот тебе и ангел, прознала?»

— За то его Бог уж наказал — изгоем гонимым сделал, — тихо прошептала Марья. — Всякий может оступиться да потом покаяться. Ты вот тоже человека не в бою убил, и об том тоже раскаиваешься. Бог позволяет, пока жив, каяться.

— Не раскаиваюсь, — резко бросил ей Любим. — И вернись все вновь, то же бы сотворил.

Он пришпорил коня, чтобы Марья не видела его пылающего злостью лица. «Невозможно с этой курицей нормально речи вести! Скорей бы сдать ее отцу на руки! Чертов Ярополк, все из-за него!»

Ночлег нашли у края оврага, телеги и волокуши поставили квадратом. В тесном пространстве уставшие за дневной переход сторожа и пленники попадали спать вперемешку. Теперь Любим бегал от Марьи, обходя стайку девок стороной. Он выбрал дальний относительно пустой угол. Но настырная курица, для отвода глаз позвав и остроносеньких, как бы невзначай расстелила одеяльце совсем рядом. «Вот бесстыжая!» Любим повернулся к ней спиной. Сон никак не шел.

— Царствие небесное твоему брату и его семье, — зашептала Марья где-то над ухом, — я не хотела тебя обидеть.

— Ну не хотела, так не хотела, спать давай, — проворчал Любим.

— Но ведь и ты пойми, его же сгноят, разве можно человека на такие муки обрекать. Ведь Христос милосердию учил.

— Спать давай.

— Я спасти его хотела, нельзя душу, всеми гонимую, вот так губить.