Под Золотыми воротами

Ну, уж нет! Он, бывалый воевода, Якуна пророчеству не даст сбыться. Владимирский воевода зло сжал кулаки: «Что ж, сами напросились. Теперь на себя пеняйте! На это раз отступить не дам, бить буду, пока все не поляжете. Мирно разойтись не хотите, получите. Пожалеете еще, Ярополк у вас в глотках застрянет! — Любим тяжелым взглядом проводил, отплывающих бояр. — Значит будет бой, и не один, могут и к стану снова прорваться, а Марья в шатре. Неровен час стрелой заденут, а если ночью полезут, так и вовсе в темноте могут за воя принять».

Любим широкими шагами, почти бегом, полетел к десятскому костру. Там Марьяшка с Куном уже отставили кашу упариваться. Рассевшись на поваленных колодах, кашевары помахивали веточками, отгоняя докучливую мошкару.

— Проголодался, воевода-батюшка? — с улыбкой встретил Любима старый холоп. — Почти поспела кашка, еще немного и пробу можно будет снимать.

— Эй, курица! — махнул Любим Марьяшке, показывая приблизиться.

Девчонка с недовольным видом медленно поднялась.

— Как поешь, вещи собирай и за тын к девкам иди.

— С чего это вдруг? — сузила она глаза, внимательно разглядывая Любима.

— Сама ж просила, так ступай, — широким жестом указал он на загон.

— Вот еще, — фыркнула Марьяшка, — мне и здесь хорошо, я уж обжилась.

— Как хорошо? — оторопел Любим. — Ты ж мне плешь проела — пусти к подругам, а теперь что?

— До плеши тебе еще далеко, вон волосья густые какие, — отмахнулась Марья, усаживаясь назад на колоду.

— Вещи собираешь и к девкам в загон, поняла?! — чувствуя, что закипает, рявкнул Любим.

Любим.

— Мне и в шатре хорошо, — упрямо сквозь зубы процедила Марья. — Я тебе не курица, чтоб в курятнике сидеть, а посадникова дщерь.

— Жаль, что я твоему отцу обещал не трогать тебя, очень уж выпороть охота, да чтоб седмицу сесть не смогла! — в конец расходившись, перешел на крик Любим.

Марьяшка с превосходством улыбнулась, окидывая злого воеводу ехидно-высокомерным взглядом.

— Я, дедушка, пойду в шатер, прилягу, — обратилась она к Куну, — голова у меня от криков разболелась.

— Пойдешь, соберешь вещи и в загон! — перегородил ей дорогу Любим, красный от ярости. — Бояре ваши упертые новый бой готовят, ночью может опять полезут. Ты понимаешь, что тебя в сече в темноте прибить могут?!

— Вот так бы сразу и сказывал, — мягко улыбнулась Марья, — чай, не дура. Пошла я, вещи соберу.

Девушка побежала в шатер, Любим устало повалился на колоду.

— С ума меня сведет эта курица. Мочи уже нет! — пожаловался он Куну. — Когда ж уже ее отец заберет?

— Да, я тоже по ней тосковать буду, как заберут, — поддакнул старик. — А ты не отдавай, Любим Военежич, не отдавай, и все тут.

2

Три дня прошли без изменений. Щуча тщательно выверял места засад, излазил все подходы, велел вырыть несколько ловушек. Его грызла не столько вина перед воеводой, сколько оскорбленная гордость бывалого следопыта, да что там бывалого, лучшего! И от того промах с нападением онузсцев был особенно болезненным.

Сами местные вели себя тихо, поток лодок с гостинцами пошел на спад. Даже рыбаки перестали чертить веслами водную гладь. Что-то должно было произойти, и это что-то ждали и на правом берегу, и на левом.

Удушливо-знойный день сменился пасмурным вечером. Лес замер в ожидании ненастья, за Доном уже громыхала гроза. Тяжелая темно-синяя туча медленно выкатывалась из-за окоема, время от времени расцвечиваясь змейками молний.

— Перун за водой поехал, — щупленький Богша, приложив руку ко лбу, рассматривал яркие всполохи.

— Не Перун, а Илья Пророк, — отвесил ему подзатыльник Мирошка.

По сравнению с совсем уж юным Богшей Мирон чувствовал себя взрослым, бывалым воином. Подражая Могуте, он небрежно пятерней откинул свои одуванчиковые пряди и расправил пока еще не очень широкие плечи.

— Эй, муж почтенный! — насмешливо окликнул его Любим.

Мирон с готовностью подлетел к шатру.

— В загон ходил сегодня?

— Ходил, — шмыгнул носом отрок, — дядька Яков послал глянуть.

— Ну и как там? — как можно равнодушней спросил Любим.

— С подругами в уголке сидит, рукодельничает… Улыбнулась, как меня увидела. Да вроде веселая.

— Я тебя не про Марью спрашивал, — насупился Любим, — а так, вообще, как там полоняне поживают.

— Да ничего вроде поживают, — опять виновато шмыгнул носом Мирон.

— Обо мне не спрашивала? — понизил голос воевода.

— Нет… то есть, — запнулся парнишка.

— Что значит «то есть»? — насторожился Любим.

— Ну это… спрашивала, но велела тебе не сказывать.

— С каких это пор тебе полонянки велят? Ну и чего там?

— Спрашивала — воевода об ней спрашивал али нет? Я сказал, что нет, а она…

— Что она-то?

— Сказала: «Ну и хорошо».

— И все?

— Все.

— Тьфу, — в сердцах сплюнул Любим. «Курица она и есть курица».

Гром бахнул совсем рядом. Мирошка испуганно вжал голову в плечи.

— Ладно, ступай, — смилостивился Любим.