Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

К приезду начальника французского оккупационного корпуса ген. Шарпи Кабакджинский лагерь до такой степени пригладился, причесался, прикрасился, что экспансивный француз пришел в восторг. Обочины главной лагерной дороги были красиво выложены разноцветными камнями, надземные части землянок декорировали зеленью и флагами. Перед въездом в земляной городок генеральский автомобиль прошел под искусно отделанной аркой.

В городке генерала приветствовали звуки оркестра и песни хора, состоявшего из казаков и молоденьких беженок, которых Фицхелауров ухитрился даже нарядить в малороссийские костюмы. В хлеву, на этот раз убранном до неузнаваемости, для гостя устроили парадный спектакль, а в единственном во всем лагере доме, где жил Фицхелауров, его высокоинтеллигентная супруга встретила именитого посетителя оживленной речью на французском языке и русским обедом. Шарпи до того расчувствовался, что, вернувшись в Константинополь, послал в Кабакджу несколько бочек вина и дюжину шампанского. Кроме того, он дал ген. Фицхелаурову слово, что его бригада не будет сослана на Лемнос, и сдержал это обещание.

Успехи «Чаталджинской Флоренции» не давали спать другим лагерям. В Хадем-Киое, уже при мне, возник театр, точнее балаган, стараниями штабного коменданта полк. Грекова. В Санджаке в это время хозяйничал ген. Морозов, человек довольно культурный, как и Фицхелауров. Не задаваясь целями эстетического образования своих подчиненных, он взглянул просто на просветительное дело, решив обучить грамоте многочисленных «химических офицеров» и организовав для них школу грамотности.

- Ничего, дело идет успешно, - похвастался он мне, когда я, по возвращении из Константинополя, посетил Санджак. - Офицеры уже прошли четыре арифметических действия и пишут диктовки. Иные занимаются охотно. Только полковники и войсковые старшины отлынивают от ученья. Говорят, хоть мы и безграмотные, а по своему чину имеем право на большие должности.

Зато чилингирской сатрап, «стопобедный генерал» Адриан Гуселыциков руками и ногами отбрыкивался от всякой культурно-просветительной работы. Все, что не имело прямого отношения к боевым потехам и выпивке, этот стихийный человек считал величайшей бессмыслицей. Он привык «побеждать», а не учиться и учить других. Все те деньги, которые отпускались ему в виде жалованья, на представительство, на культурно-просветительную работу, он считал своим нравственным долгом немедленно пропивать вместе со своей «лавочкой».

Неудивительно, что в Чилингире скандал следовал за скандалом. Один хорунжий избил командира 10-го донского полка полк. Кривова. Дивизионный интендант, войск, старш. Ковалев, получая на ст. Хадем- Киой продукты для чилингирского лагеря, так много «экономил» в свою пользу, что вызвал общее негодование. Распоряжаясь казенным имуществом, как своим собственным, он организовал на станции коммерческое предприятие - мастерские, извлекая прибыль из работы подчиненных ему казаков. Гуселыциков покрывал все художества этого «ревнителя долга, чести и совести», как немного позже Врангель именовал оставшихся верными ему людей. Посыпались доносы Абрамову.

Этот последний не обладал способностью карать людей со сколько-нибудь видным положением. В это время ему много наделала хлопот история с корпусным интендантом генералом Осиповым, родственником Богаевского. Абрамов доверил этому генералу около 400 лир, которые тот предпочел присвоить себе, нежели тратить на казенные надобности. Уехав в Константинополь, он через две недели донес рапортом, что деньги у него пропали. Абрамов назначил дознание, а ген. Богаевский перевел своего родственника на беженское положение и выдал ему пособие в несколько сот лир. Ген. Осипов открыл постоялый двор. Ввиду моего отсутствия из корпуса, ген. Абрамов отправил дело на консультацию ген. Ронжину. Последний, по ходатайству Богаевского, усмотрел в действиях ген. Осипова лишь небрежное отношение к казенным деньгам и нашел возможным ограничиться дисциплинарным взысканием. Абрамов послал Осипову вдогонку выговор.

Когда весь корпус заговорил о художествах Ковалева, корком тоже для соблюдения формы распорядился произвести дознание. Как раз в это время я вернулся в корпус. Рассмотрев ковалевское дело, я решил добиться предания виновника суду. Весь Чилингирский лагерь, за исключением Гуселыцикова и его «лавочки», ждал публичной порки Ковалева. Но в это время внезапно разразились такие события, которые заставили надолго забыть всякие дела.