Под стеклянным колпаком

Я не спала три недели. Мне казалось, что самое красивое на земле – это, наверное, тени. Миллионы движущихся очертаний и замкнутых пространств теней. Тени прятались в ящиках комодов, в шкафах и чемоданах, их отбрасывали дома, деревья и камни, они скрывались за человеческими взглядами и улыбками, и многие километры теней жили на ночной стороне планеты.

Я посмотрела на две полоски лейкопластыря телесного цвета, наклеенные крест-накрест на икре моей правой ноги.

В то утро я предприняла первую попытку.

Я заперлась в ванной, напустила полную ванну теплой воды и достала жиллетовское лезвие.

Когда одного древнеримского философа или кого-то еще спросили, как он хочет умереть, тот ответил, что вскроет себе вены в теплой ванне. Я подумала, что это окажется легко – лежать в ванне и видеть, как от запястий расплывается краснота, толчок за толчком заполняя чистую воду, пока я не погружусь в сон под водной гладью, яркой, как маки.

Но когда я почти решилась, кожа на запястье показалась мне такой белой и беззащитной, что у меня не хватило духу. Казалось, то, что я хотела убить, заключалось не в коже и не в тонкой синеватой ниточке, пульсирующей у основания большого пальца, но где-то еще, глубже, в потаенном месте, куда добраться гораздо труднее.

Понадобится совершить два движения. Одно запястье, потом другое. Даже три движения, если считать перемещение лезвия из руки в руку. Потом я залезу в ванну и лягу.

Я придвинулась к шкафчику с лекарствами. Если бы я тогда посмотрела в зеркало, я бы увидела кого-то другого, как в книге или пьесе. Но отражавшийся в зеркале человек был парализованным и слишком отупевшим, чтобы хоть что-то сделать.

Потом я подумала, что, может, надо пустить немного крови, чтобы отточить движения, села на край ванны и положила лодыжку правой ноги на левое колено. Затем я подняла правую руку с лезвием и отпустила ее, чтобы та упала под собственной тяжестью, как гильотина, на икру правой ноги.

Я ничего не почувствовала. Затем ощутила где-то внутри легкую дрожь, и на месте разреза появилась ярко-красная ямка. Кровь быстро собиралась, темная, словно вишня, и стекала по лодыжке в мою черную кожаную лакированную туфлю.

Я было подумала залезть в ванну, но тут поняла, что мои эксперименты заняли почти все утро и что скоро, наверное, вернется мама и обнаружит меня прежде, чем все будет кончено. Поэтому я перевязала порез, убрала жиллетовские лезвия и поспешила на автобус в Бостон, уходящий в половине двенадцатого.

– Извините, девушка, метро не ходит к тюрьме на Оленьем острове, она же на острове.

– Нет, не на острове, это раньше она была на острове, но там сделали земляную перемычку, и теперь она соединяется с материком.

– Метро туда не ходит.

– Но мне надо туда попасть.

– Эй! – Сидевший в кассе толстяк поглядел на меня сквозь решетку. – Не надо плакать. У тебя что, кто-то из родни там сидит, милочка?

Люди толкались и налетали на меня в озаренной искусственным светом темноте, спеша к поездам, с грохотом выкатывавшимся из похожих на кишки туннелей под Сколлей-сквер. Я чувствовала, как из моих красных распухших глаз текут слезы.

– У меня отец там.

Толстяк посмотрел на схему, висящую на стене кассы.

– Значит, поедешь так, – сказал он. – Садишься в поезд вон на том пути и доезжаешь до Ориент-Хайтс, а там пересаживаешься на автобус со стрелкой. – Он расплылся в улыбке. – Он привезет тебя прямо к тюремным воротам.

– Эй, вы! – Молодой парень в синей форме помахал мне из будки.

Я махнула рукой в ответ и продолжала идти.

– Эй, вы!

Я остановилась и медленно подошла к будке, торчавшей, словно круглая гостиная посреди песчаной пустоши.

– Эй, дальше вам нельзя. Это территория тюрьмы, посторонним проход запрещен.

– А я думала, что по берегу можно гулять везде, – ответила я, – если не заходить за границу прилива.

Парень на минуту задумался, потом сказал:

– Не по этому берегу.

У него было приятное, свежее лицо.

– Хорошо у вас тут, – заметила я. – Похоже на маленький домик.

Он посмотрел в комнатку с плетеным ковриком и цветастыми ситцевыми занавесками и улыбнулся:

– У нас даже кофеварка есть.

– Я когда-то жила тут рядом.

– Да ладно вам. Я сам родился и вырос в этом городе.

Я окинула взглядом песчаную пустошь, простиравшуюся до автостоянки и зарешеченных ворот, потом посмотрела на узкую дорогу за ними, сжатую с обеих сторон океаном. Дорога вела к тому, что когда-то было островом.

Тюремные здания из красного кирпича выглядели дружелюбно, словно корпуса стоявшего на берегу моря колледжа. На чуть возвышавшейся слева лужайке я рассмотрела движущиеся маленькие белые пятнышки и розовые пятнышки чуть побольше. Я спросила охранника, что это, и он ответил:

– Так это свиньи и куры.