Под созвездием Ориона

Но однажды он портрета не увидел, хотя выставка еще не закрылась. Пошел к начальству галереи. Начальство ответило уклончиво. А еще через какое-то время Чуковский увидел портрет (свой во всех отношениях!) в одной из столичных комиссионок. В ответ на возмущенные требования вернуть полотно мастера, Корнею Ивановичу посоветовали не возбуждать излишнего ажиотажа («не возникать», как сказали бы сейчас). И он не стал, поскольку выяснились любопытные детали.

Оказывается, где-то за границей (а не у нас, естественно) вышли полные, без «главлитовских» купюр мемуары Ильи Ефимовича. И там будто бы Репин вспоминал, как в двадцатых годах у него, в Финляндии, побывал в гостях Чуковский и в ответ на вопрос художника, стоит ли возвращаться в советскую Россию, заявил: «И думать не смейте!»

Опять же за достоверность не ручаюсь. В некоторых источниках я читал, что будто бы, наоборот, Корней Иванович горячо уговаривал классика-живописца вернуться под родные российские небеса. Но в тех «заграничных» мемуарах якобы излагалась иная версия. Она и послужила причиною мстительного изъятия портрета и отправки оного в розничную торговую сеть.

Выкупать полотно Чуковский не стал: то ли счел такой поступок в ту пору неразумным, то ли денег на нашел. Разгон не знал, я тем более не знаю. Известно только, что портрет «ушел» за границу и всплыл в пятидесятых годах в Израиле. Его владелец оказался большим любителем русской литературы и поклонником творчества Чуковского. Он, будто бы, всячески искал случая безвозмездно вернуть портрет законному владельцу, присовокупив к подарку излияния любви и уважения. Корней Иванович, по слухам, в свою очередь всячески уклонялся, ибо время было еще такое, когда в каждом израильтянине полагалось видеть «агента Тель-Авива».

Настойчивый «агент» не отступал и однажды прикатил в Москву. И отправил какого-то мальчика к Чуковскому на квартиру с письмом, где у «г-на Чуковского» испрашивалось разрешение посетить и вручить. Ну, почти как в старинном романсе: «Я возвращаю ваш портрет…» Корней Иванович, однако, знал, что ситуация пахнет «романсами» в другом месте. Он дал мальчику три рубля и поручение передать настойчивому поклоннику, что он, «г-н Чуковский», уехал из Москвы и вернется очень нескоро…

— Так и не попал к нему этот портрет, — погоревал в заключение Лев Эммануилович. — И боюсь, что едва ли мы его когда-нибудь увидим…

Вот такая история. Еще раз хочу подчеркнуть, что не уверен в ее достоверности. Возможно, я что-то напутал (четверть века прошла!). Не исключаю, что и Разгон разбавил ее своей фантазией. Но надо было слышать, как он рассказывал! И Корней Иванович, и Репин, и даже продавцы комиссионки и гонец-мальчишка виделись как живые! И мне никогда не передать насмешливую жизнерадостность и неповторимые интонации рассказчика. Тогда я подумал: «Это надо же! При такой биографии сохранить такой юмор…»

Я пожалуй, не стал бы вспоминать рассказ Разгона, если бы не один неожиданный поворот. Лев Эммануилович ошибся. Я все-таки увидел тот репинский портрет. Правда, не в оригинале… Вскоре после того разговора я купил в подарок маме подшивку «Нивы» за 1912 год. Мама очень любила старые журналы. Они были спутниками ее детства, так же, как «Пионеры» и «Затейники» сороковых-пятидесятых — друзьями моих школьных лет. Мама сразу принялась листать пухлый том и вдруг улыбнулась:

— Смотри-ка, каким красавцем был молодой Корней Чуковский…

Я посмотрел. Почти всю страницу занимала фотокопия с подписью «И. Репинъ. Портретъ критика К. И. Чуковскаго» (слово «Репин», естественно, было напечатано через «ять», которую я не могу сейчас выудить из обоймы компьютерных шрифтов).

Корней Иванович был изображен в профиль, с устремленным вперед слегка улыбчивым взглядом и растрепанными волосами. Сидел откинувшись, левой рукой трогал галстук, а правую положил на поставленную торчком книжку. Сделан был портрет в эскизной манере, энергичными мазками (жаль, что красок не угадать).

Темноволосый и темноусый молодой человек был совсем не похож седого долговязого «дедушку Корнея», который любил с переделкинскими ребятишками плясать вокруг костра — таким я несколько раз видел его в кинохронике.

А вот так, «наяву», Чуковского я никогда не видел. Хотя одна маленькая ниточка все же связывает меня с ним. В далеком шестьдесят шестом году, мой первый редактор Ирина Алексеевна Круглик сделала удивительно доброе дело. Послала Корнею Ивановичу мою вышедшую в Свердловске книгу «Палочки для Васькиного барабана». И Чуковский ответил ей очень славным письмом. Так по-доброму отозвался о моих рассказах, что у меня аж сердце запрыгало. Покритиковал только за пристрастие к длинным заглавиям: «Львы приходят на дорогу», «Белый щенок ищет хозяина». И ошибся он в одном. Подчеркнув живость диалогов у моих героев, написал: «Вообще все его очерки так драматичны, что ясно: быть Крапивину драматургом».