Под щитом красоты

Причем стремились мы отнюдь не к благополучным героям в голубых подштанниках – нас влекла трагедия. Жестокость, грязь – все это куда величественнее, чем фальшивое советское благополучие и ханжество.

Проповедники и жертвы культа

На склоне лет и на вершине мировой славы Марк Твен прочел сборник рассказов тех юмористов, с которыми когда-то начинал свой литературный путь, и оказалось, что все, кроме него, наглухо забыты. Отчего так случилось, задумался классик и понял: они хотели только смешить, а он всю жизнь проповедовал. Разумеется, прямых проповедей в духе Толстого или Достоевского у Марка Твена почти не найти, но ведь писатель проповедует не только тем, что декларирует, но и гораздо более тем, что демонстрирует, чем соблазняет. Любой крупный писатель вольно или невольно внушает нам свой взгляд на мир, свою манеру видеть и рассказывать, но это далеко не всегда подвигает нас на какие-то реальные действия, – такое по силам лишь культовым писателям.

Которые могут быть несопоставимо менее крупными как художники (как, скажем, Чернышевский против Бунина), но зато несут какой-то рецепт, как жить, что несравненно важнее, чем чисто художественные достижения, условно говоря, «для толпы», то есть для подавляющего большинства, для кого впечатления реальности несравненно важнее, чем литературные переживания. В пору моей юности культовым писателем был Аксенов – его героям хотелось подражать, что кое-кто из нас и проделывал: бросить университет и рвануть с рыбаками в море. Правда, в кубрике аксеновский «беспечный странник» упрекает морских волков за распиваемую поллитру: ребята, вы мне очень нравитесь, но разве с такими привычками вы годитесь для коммунизма? И рыбачки, устыдившись, выбрасывают бутылку за борт. Такое вот письмо в бутылке.

Бунтарь у нас непременно становился на путь исправления: в советской молодежной субкультуре, в ее дозволенной части, исключался трагизм, а без малого в осьмнадцать лет хочется ощущать себя трагической личностью – ведь так приятно слушать вьюгу, сидя в тепле. Сколько помню, все мои однокурсники лучились оптимизмом, но как же все значительно примолкли, когда добропорядочнейшая круглая отличница, дочь профессора и сама будущий профессор, начала читать у костра на картошке стихотворение Евтушенко «Битница»:

Эта девочка из Нью-Йорка,
но ему не принадлежит.
Эта девочка вдоль неона
от самой же себя бежит.

Этой девочке ненавистен
мир – освистанный моралист.
Для нее не осталось в нем истин.
Заменяет ей истины твист.

И с нечесаными волосами,
в грубом свитере и очках
пляшет худенькое отрицание
на тонюсеньких каблучках.

Все ей кажется ложью на свете,
все – от Библии до газет.
Есть Монтекки и Капулетти.
Нет Ромео и нет Джульетт.

От раздумий деревья поникли,
и слоняется во хмелю
месяц, сумрачный, словно битник,
вдоль по млечному авеню.

Он бредет, как от стойки к стойке,
созерцающий нелюдим,
и прекрасный, но и жестокий
простирается город под ним.

Все жестоко – и крыши, и стены,
и над городом неспроста
телевизорные антенны,
как распятия без Христа…

И все мы на минуту почувствовали себя разочарованными и разуверившимися. А галдеть и хохотать начали только минуты через полторы. Но все равно ужасно хотелось узнать, кто же эти романтические битники, живущие в прекрасном, но и жестоком городе (наш город тоже был прекрасным, но совершенно не жестоким, а какой же трагизм без жестокости!). Кто ищет, тот всегда найдет: откуда-то сделалось известным, что у битников есть свой король – писатель Джек Керуак. Это и звучало как-то маняще: Джек Керуак, Джек Керуак…

А потом началась настоящая жизнь. И разочарований и трагизма в ней оказалось столько, что дико было бы даже вспомнить, что когда-то хотелось набираться его из книг. Но все-таки когда в девяностых на каком-то уличном лотке вспыхнуло полузабытое имя Джек Керуак, я сразу ухватился за эту мягкую книжонку, – и что же? Она оказалась на украинском языке. Вот что значит мировая слава!

Но, в общем-то, острое желание его прочесть к тому времени сменилось рядовым любопытством: попадется – прочту. Так что и московское издание 2002 года, объединившее «Сатори в Париже» и «Бродяги Дхармы», я прочел с большим опозданием.