Под щитом красоты

Хемингуэй истребление фалангистов на площади над обрывом изображает с хемингуэевской силой, наделив рассказчицу Пилар, как и многих любимых героев, своей стилистикой. Но для «народа» Роберт Джордан тут же отыскивает оправдание: они необразованные, а те-то воображают себя благородными идальго! Но скажите на милость, какое образование требуется, чтобы понять, что нельзя забивать цепами и резать серпами людей, которые, собственно, еще ничего не совершили, а только принадлежат к враждебной партии? Этого что, прямо-таки негде было услышать?

Своим соратникам прощать самые страшные и подлые злодейства, если они идут на пользу высшей моноцели, – разве не в этом заключается логика фашистов всех цветов? О жестокостях и жертвах в романе размышляет не один Роберт Джордан – об этом задумываются и самые простые умы. И все приходят к одному: иначе победить нельзя. И они правы: действительно нельзя. К этому выводу приходят все – левые, правые, красные, черные, голубые…

Так что же его порождает, фашизм? Капитализм, социализм, национализм, клерикализм? Фашизм порождает война. Война всех превращает в фашистов – и антифашистов тоже. Фашизм есть перенесение принципов и ценностей войны на мирную жизнь, фашизм – либо наследие прошедшей войны, либо приготовление к будущей.

И кому же было легче выбраться из-под власти военной простоты – испанскому фашизму или советскому антифашизму? Мирная жизнь привела к тому, что постепенно выбрались и те, и другие: спокойная мирная жизнь – единственная надежная профилактика фашизма. Кто отойдет дальше от войны или ее угрозы, тот отойдет и дальше от фашизма.

В июне 1937-го на Втором конгрессе американских писателей в своей программной речи «Писатель и война» Хемингуэй произнес многократно впоследствии цитируемые слова: глядя на героическую борьбу республиканцев («Испанский дневник» Михаила Кольцова прямо-таки набит сценами их отчаянной трусости и запредельного бардака), «начинаешь понимать, что есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже». Я думаю, певец героического пессимизма здесь впал в оптимизм, – хуже войны нет ничего. Ибо война рождает трусость, предательство и эгоизм в масштабах, немыслимых в мирное время. Собственно, сам Хемингуэй это и продемонстрировал в образе умного и подлого Пабло: ведь именно Пабло довел операцию по уничтожению моста до победного конца, именно он привлек недостающих людей и лошадей для отхода. А потом сам же и перестрелял привлеченных, чтобы не делиться лошадьми: Боливару не вынести двоих.

В той же речи Хемингуэй выносит приговор фашизму и указывает методы борьбы с ним с тою же военной простотой: фашизм это опасный бандит, «а усмирить бандита можно только одним способом – крепко побив его». Увы, у бандитов в отличие от фашистов нет образа коллективного, национального будущего, у них есть только личная алчность и личный апломб. А испанский фашизм был порожден именно «битьем», десятилетиями бесчисленных локальных стычек. «Усмирила» же фашизм лишь его победа.

Короче говоря, хочешь избегнуть фашизма – всеми силами избегай войны и даже предвоенной истерии, – совет, который гораздо легче дать, чем исполнить, поскольку все современные массовые войны начинаются и ведутся в состоянии коллективного психоза. А психоз – это прежде всего утрата критического отношения к своему состоянию. Когда-нибудь психиатрическая история, давно ждущая своего разрабатывания, возможно, выявит даже и физиологические особенности военных психозов. Хотя, может быть, и они сведутся к обычным, бытовым симптомам, порождаемым длительной тревогой и беспомощностью.

А насколько глубоко в предвоенной Испании зашел психоз взаимной подозрительности, лучше всего показывает такой эпизод. В 1936 году в Мадриде разошлись бредовые слухи, будто монахи раздают пролетарским детям отравленные конфеты. Зачем, для чего, в конце концов, если уж церковь прислужница эксплуататоров, то ей совершенно ни к чему уменьшать поголовье эксплуатируемых. Их желательно привести к покорности, не более того, а уж отравление детей никак не может способствовать умиротворению их родителей! Казалось бы, очевидно. Но у психотиков собственная, бредовая очевидность, – разъяренные «пролетарии» перебили множество монахов и священников.

Так что остановить войну могли бы, пожалуй, разве что массовые инъекции галоперидола.