Под щитом красоты

Результат оказывается примерно таким же, как при награждении Ленинской премией: в основном награждаются нужные люди («нужность» у каждой премии в каждый исторический миг своя), разбавленные знаменитостями, чьим именем премия поддерживает свой авторитет, заодно разрушая шкалу ценностей, протаскивая свои конъюнктурные креатуры в один ряд с истинными классиками, Елинек в один ряд с Гамсуном и Памука в один ряд с Киплингом. Разница между Нобелевской и Ленинской премиями, конечно, существенная: Ленинская премия выдавала за золото глину, а Нобелевская только латунь, но зато и авторитет у Нобелевской неизмеримо выше, а потому и вред, который она наносит искусству, неизмеримо больше. Бо́льшую опасность представляет та фальшивая монета, которую наивные люди принимают всерьез. Ленинскую, к счастью, никто всерьез не принимал…

И в ту пору, когда она была главным навязанным авторитетом, Нобелевская премия ощущалась культурным союзником – премия, поддержавшая Бунина, Пастернака, Солженицына, Бродского… А теперь она сама сделалась навязанным авторитетом, забивающим наши души подделками. Заставляя вспоминать такие неуместные вроде бы в культуре слова, как «суверенитет» и «самооборона». Но всякое влияние, ощущаемое как принуждение, именно в культуре порождает особенно острый отпор.

Сегодня Нобелевская премия лишь дискредитирует писателей, заставляет выискивать конъюнктурные мотивы, по которым оказались избранными именно они: что это – кость, брошенная феминисткам? Или какому-то меньшинству? Правым, живущим под властью левых, или левым, живущим под властью правых? Либералам в коммунистическом окружении или коммунистам в либеральном? Традиционалистам, борющимся с модернизаторами, или модернизаторам, борющимся с традиционалистами? Тогда как подлинное искусство, наоборот, заставляет забыть обо всей этой дребедени…

Даже единственная ложка лжи в бочке правды уже заставляет с недоверием принюхиваться к каждой новой порции, а если лжи больше половины… Ведь если взять список нобелевских лауреатов за тот период, по которому история уже вынесла свой приговор – скажем, до шестидесятых годов ХХ века, – то классиков среди них окажется не более трети. А если обратиться, так сказать, к истокам, к генотипу, рассмотреть, скажем, параллельный ряд литераторов и физиков из первой великолепной семерки…

У физиков каждое имя звенит бронзой: Рентген, Лоренц – Зееман, Беккерель – Пьер, Мария Кюри, Рэлей, Ленард, Дж. Дж. Томсон, Майкельсон.

А у литераторов – Сюлли-Прюдом, Моммзен, Бьернсон, Хосе Эчегарай-и-Эйсагирре, Сенкевич, Кардуччи, Киплинг, – если не считать Киплинга, эхо отзывается куда менее звонкое…

Зато звон монет толпа слышит более чем отчетливо: не может же быть, чтоб такое бабло давали за фуфло!.. Может, может, дорогие наивные товарищи, у нас уже давно все то же, что и у вас.

В списке первых нобелевских лауреатов блистательно отсутствуют Марк Твен, Золя, Чехов, Стриндберг, Ибсен, Толстой. Естественно, со всех сторон выдвигавшийся и каждый раз отвергаемый высоким собранием анонимов. Однако лишь по истечении полувекового срока давности (вот пример истинной прозрачности!) военная тайна обсуждения кандидатуры величайшего писателя всех времен и народов была приоткрыта. Не могу удержаться, чтобы не пересказать фрагмент статьи Абрама Блоха «Несостоявшиеся Нобелевские премии в русской литературе» («Всемирное слово», № 15, 2002). Синклит или там ареопаг, возглавляемый Карлом Давидом Вирсеном (хороша перекличка: Лев Толстой – Карл Давид Вирсен, это еще покруче, чем восьмая нобелевская пара Резерфорд – Эйкен!), требовал от претендентов «высокого и здорового идеализма», а у Толстого все время не хватало то здоровья, то высоты: «насколько, в сущности, здоров идеализм писателя, когда в его особенно великолепном произведении «Война и мир» слепой случай играет столь значительную роль в известных исторических событиях, когда в «Крейцеровой сонате» осуждается близость между супругами и когда во многих его произведениях отвергается не только церковь, но и государство, даже право на частную собственность, которой он сам столь непоследовательно пользуется, когда оспаривается право народа и индивида на самозащиту».

Расшаркиваясь перед «бессмертными» «Войной и миром» и «Анной Карениной», всемирные судьи впадают в «чувство нравственного негодования» перед «Воскресением», «Власть тьмы» ужасает их «зловещими натуралистическими картинами», «Крейцерова соната» оскорбляет проповедью «негативного аскетизма»… Интересно бы заглянуть в протоколы нобелевских мудрецов, где обсуждаются Джойс и Пруст (Кафка-то наверняка остался незамеченным), – насколько понизилась в них концентрация пошлости, пафос служения печному горшку банального морализма? Хотелось бы надеяться, но что-то не выходит: всякая власть развращает – власть абсолютная развращает абсолютно.