Под сенью омелы

– Это Александр. Новый директор нашего драмтеатра. Мы познакомились в поезде по пути сюда. Знаешь, он очень интересуется народной медициной.

Аля кинула ошалевший взгляд на мать, одновременно кивая Александру и делая мысленную отметку собрать на него всю информацию. После чего набрала номер Пал Палыча.

– Орлик, где тебя черти носят? – гаркнул тут.

– У мамы, – честно призналась Аля и даже хихикнула, вспомнив, что мать считают ведьмой. Непонятно, чем мама ее напоила, но зелье в корне изменило ее настроение и придало энергии.

– Мама – это святое, – тут же изменил тон Пал Палыч, всю жизнь так и оставшийся холостяком и вырастивший Алю с Никой как своих дочерей. Иногда Але казалось, что это все из-за того, что он безответно влюблен в их мать.

– Что случилось? Опять кого-то убили? – поинтересовалась Аля.

– Хуже, Орлик. Нам прислали следака из столицы. Убиты две такие важные птицы, куда уж нам справиться своими силами, – заворчал Пал Палыч.

Борьба с вышестоящими инстанциями была извечным камнем преткновения. Инстанции считали, что местные полицейские способны решать лишь мелкие бытовые конфликты да искать пропавшие велосипеды. Им доверяли убийства алкашей, но, конечно же, смерть известного журналиста и промышленника доверить не могли. Это было понятно и ожидаемо.

– В общем, дуй сюда, представлю тебя широкой общественности. Плюс тут уже парочка журналистов ожидают, хотят комментарии. Маме привет, – буркнул Пал Палыч и отсоединился.

Не успела Аля засунуть телефон в карман, как мама уже стояла рядом с плетеной корзинкой в руках, набитой какими-то коробочками.

– Оранжевую отдашь Пал Палычу, не нравится мне цвет его лица в последнее время, давление бы понизить. Пусть пьет по чашке свежего отвара утром натощак и перед сном. Зеленый – это Роме. Ему на ночь будешь делать большую кружку, пропорции на коробке. Не превышай.

– А мне? – Аля не отказалась бы от того напитка, которым мать напоила ее, вырвав из действительности на несколько часов.

– А тебе пока ничего не нужно, – покачала головой Анна. – Иди, все будет хорошо.

Она обняла дочь и поцеловала, а Аля, чувствуя себя отдохнувшей и окрыленной, вышла из аптеки, автоматически свернув к парковке, но по ходу вспоминая, что машины у нее теперь нет. Придется опять дворами. Негоже опаздывать, когда такие персонажи на пороге.

Путь к управлению лежал через пустырь с незаконченной стройкой, где обитали Достоевский и Ксенофонт. На этапе строительства запланированной многоэтажки выяснилось, что архитектор не учел такой момент, как грунтовые воды, и строительство пришлось остановить. Инвестор вскоре заболел и умер, а других желающих браться за сомнительный проект не нашлось. Поэтому стройку забросили, она потихоньку ветшала.

Поначалу ее просто огородили ленточкой, но, после того как один подросток, искавший уединения, чтобы распить спиртные напитки, свернул себе там шею, а еще парочка серьезно покалечились, стройку огородили забором и на всякий случай прикрепили сверху табличку «Опасно для жизни!».

Место облюбовали местные бомжи, в холодное время года они прятались на первом этаже, иногда разводили там костры, но на это все смотрели сквозь пальцы. В этом городе и до более достойных членов общества мало кому было дело, а уж судьба бомжей и вовсе никого не волновала. Кроме Али. Федора Михайловича по кличке Достоевский и Ксенофонта она знала лично и при случае приносила им еду и сдавала места, где собирались выбросить просроченную продукцию. Они же взамен докладывали ей, если в городе происходило что-то странное.

Поэтому, отправляясь в сторону пустыря, встретиться с местными жителями Аля не боялась. Она вообще ничего не боялась, кроме болезни Ромы. На самом пустыре Аля не бывала уже давно, кажется, в последний раз она заглядывала сюда в прошлом августе, после чего начались затяжные дожди, а потом выпал серый снег. В такую погоду она предпочитала просто подъезжать на машине и быстро передавать еду своим знакомцам. Но от пустыря до управления было рукой подать, поэтому она и направилась в этом направлении, погруженная в собственные мысли.

Она обдумывала, стоит ли ей говорить Роме о продаже квартиры или все-таки утаить от него этот факт – потом ее обругает, конечно, может, даже обидится и не станет с ней ужинать (но ужин, конечно, приготовит, потому что у нее руки из того места, откуда у людей обычно ноги). С одной стороны, она разрушает доверие мужа, но с другой – бережет его от плохих новостей. Рома же не дурак, сразу поймет, что, если речь идет о продаже квартиры, значит, дела совсем плохи. И со своим дурацким благородством он заведет ту же песню, что и доктор, что она не должна обрекать себя на бездомную жизнь после его ухода. Как будто у нее вообще будет эта жизнь.