Под сенью девушек в цвету

Во всяком случае, на приятельниц г-жи Сван производило впечатление, что они видят у нее женщину, которую всякий представлял себе не иначе как в ее собственном салоне, среди обрамлявших ее неразлучных гостей, среди целого кружка, ожившего теперь, сконцентрировавшегося, сжавшегося на одном кресле, в образе Хозяйки, которая стала теперь гостьей, закутавшись в манто на гагачьем пуху, таком же мягком, как белые меха, лежавшие на полу здесь в салоне, где г-жа Вердюрен сама по себе была салоном. Самые робкие дамы из скромности хотели удалиться и, прибегая к множественному числу, как в том случае, когда хотят намекнуть окружающим, что благоразумнее не утомлять выздоравливающую, которая первый раз встала с постели, говорили: «Одетта, мы покидаем вас». Г-жа Котар, которую Хозяйка называла по имени, возбуждала зависть. «Так я похищаю вас?» – говорила ей г-жа Вердюрен, не переносившая мысли, что кто-нибудь из «верных» останется здесь, вместо того чтоб последовать за нею. «Г-жа Бонтан так любезна, что отвезет меня, – отвечала г-жа Котар, не желая показать вида, что ради особы, более знаменитой, она забывает о г-же Бонтан, которая предложила подвезти ее в казенной карете и на предложение которой она согласилась. – Признаюсь, я особенно благодарна друзьям, которые так добры, что приглашают меня к себе в экипаж. Это прямо клад для меня. Ведь у меня нет своего автомедона». – «Тем более, – отвечала Хозяйка (не решаясь сказать ничего лишнего, так как была немного знакома с г-жой Бонтан и только что пригласила ее на свои среды), – что от госпожи де Креси до вас не близко. Ах, Боже мой, я никогда не приучусь говорить: госпожа Сван». Это была шутка, принятая в «маленьком клане», где люди не слишком умные притворялись, что не могут привыкнуть говорить: госпожа Сван. «Я так привыкла говорить: госпожа де Креси, я опять чуть было не ошиблась». Однако г-жа Вердюрен, обращаясь к Одетте, не ошибалась, и обмолвки ее были сознательны. «Вы не боитесь, Одетта, жить в таком глухом месте? Мне кажется, я никогда бы не была вполне спокойна, возвращаясь вечером. И к тому же так сыро. Это, должно быть, не полезно для вашего мужа при его экземе. Крыс у вас нет, по крайней мере?» – «Что вы! Какая гадость!» – «Тем лучше, мне так говорили. Я очень рада, что это оказывается неправда, потому что я их ужасно боюсь, и я бы к вам больше не приехала. До свиданья, моя милая, до скорого, надеюсь, вы знаете, как я рада вас видеть. Вы не умеете расставлять хризантемы, – уходя, говорила она г-же Сван, которая вставала, чтобы проводить ее. – Это японские цветы, их расставлять нужно так, как это делают японцы». – «Я не согласна с госпожой Вердюрен, хотя во всем остальном она для меня закон и пророки. Только вы, Одетта, умеете находить такие прекрасные хризантемы или, может быть, кризантемы, – не знаю, как будет правильно», – объявляла г-жа Котар, когда за Хозяйкой закрывалась дверь. «Милая госпожа Вердюрен не всегда особенно благосклонна к чужим цветам», – мягко отвечала г-жа Сван. «Кто ваш поставщик, Одетта? – спрашивала г-жа Котар, желая прервать критические замечания по адресу Хозяйки. – Леметр? Признаюсь, что на днях у Леметра было выставлено большое розовое растение, которое подвигло меня совершить безумие». Но по своей стыдливости она отказалась сообщить более точные сведения о цене растения и сказала только, что профессор, «которого, однако, не так легко рассердить», обнажил шпагу и сказал ей, что она не знает цены деньгам. «Нет, нет, мой присяжный поставщик Дебак, никто иной». – «И мой тоже, – говорила г-жа Котар, – но, каюсь, я изменяю ему с Лашомом». – «Ах, вы изменяете ему с Лашомом, я скажу ему», – отвечала Одетта, стараясь быть остроумной и руководить разговором в своей гостиной, где ей было более по себе, чем в «маленьком клане». «Впрочем, Лашом становится слишком дорог: цены у него исключительные, знаете, цены, по-моему, непристойные!» – прибавляла она смеясь.