Под розой

— Конечно, отчасти он прав, но иногда мне кажется, что это не я принимала решение, просто так сложились обстоятельства. До встречи с Хансом у меня была депрессия, я была на грани самоубийства, но решила, что все равно всем наплевать, жива я или нет, поэтому не имеет смысла умирать. И тогда я сказала себе, что выйду замуж за первого встречного. И тут появился Ханс, и он меня хотел — так он, по крайней мере, утверждал, — и я, дура, была благодарна ему за это. Я сама выставила себя на распродажу, если можно так выразиться, понятия не имея, с кем хочу быть и чего жду от этой жизни.

Она уставилась на блюдо, на котором осталось только пять бумажек от плюшек.

— Надо же, я слопала пять плюшек. Теперь меня будет мучить совесть. Целых пять плюшек за раз!

— То есть, ты испытываешь угрызения совести только из-за плюшек. А как же Ханс?

— А что Ханс?

Я вздохнула и взглянула на часы. Свен, наверное, уже волнуется. Не стоит ждать, пока он придет сюда узнать, чем мы занимаемся. Петра, похоже, снова прочитала мои мысли:

— Надо позвонить сестре Ханса, узнать, заявит ли он на меня в полицию. Может, он согласится меня выслушать, и не придется отрезать ему уши. Спасибо, что помогла. И утешила.

Она встала и подошла к стойке, на которой лежал полуразмороженный стейк.

— Ты не возьмешь стейк? Мне сегодня не хочется баранины. К тому же я наелась плюшек. Я теперь одна, и готовить мне не для кого. Баранину любил Ханс, а я обойдусь и бутербродами.

Она сунула мясо в пакет и проводила меня в прихожую. Дождевик уже успел высохнуть. Я напомнила Петре, чтобы она расстелила ковер, как только он высохнет, и прошлась по дому в последний раз. Все сияло чистотой, ни следа случившегося. Мы решили не говорить Свену, что я была здесь, и придумали версию, что Петры не оказалось дома, и я пошла прогуляться. Она обняла меня и снова поблагодарила. Я обняла ее в ответ и подумала, что она и сама как плюшка — липкая от сахара, но приятно пахнущая корицей.

Я вышла на улицу и обнаружила, что начался всемирный потоп. Неужели мне придется превратиться в рыбу, чтобы выжить? Внезапно молния разрезала небо пополам, и мне показалось, что мир сейчас расколется надвое, и я провалюсь в образовавшуюся трещину. Я подумала, что если Петра так рада, что ей больше не надо все время болтать, то Ханс, наверное, счастлив, что ему не надо ее слушать. Они разрешили многолетний конфликт за пару секунд с помощью одной только кастрюли. Я подняла руку, помахала Петре на прощание и побрела к дому сквозь стену дождя.

Свен спросил, что меня так задержало и пойдем ли мы к греку. Я протянула ему пакет с бараниной.

— Ты получишь баранину на ужин, но на этот раз я сама ее приготовлю. В «Консум»[6] завезли прекрасную баранину. По специальной цене.

16 июля

Наша деревенька гудит слухами и сплетнями. События последних дней не прошли незамеченными. Внезапная болезнь Ирен напомнила всем о неотвратимости смерти. Пока она была здорова и остра на язык, хотелось верить в вечную молодость. Но теперь стало ясно: такое может случиться с каждым. Обсуждали и бегство Ханса к сестре после ссоры с Петрой — очередное доказательство того, что в собственном доме среди бела дня может быть куда опаснее, чем в темных закоулках ночью. Кстати, я потушила баранину с розмарином и томатом и съела с огромным аппетитом, давно не пробовала ничего вкуснее. Сюзанна права: я худею с каждым годом все больше.

Свен рассказал мне о том, что случилось у Петры и Ханса. Ему поведал об этом Орн, чья знакомая медсестра видела в травмпункте, как Хансу перевязывали голову.

— Подумать только, Петра ударила Ханса кастрюлей по голове и выгнала из дома! — крикнул Свен с порога на следующий день.

Я мыла окна — занятие совершенно бесполезное, потому что дождь лил, не переставая, но оно меня успокаивало, отвлекало от мыслей о смерти. Наша старая мебель в последнее время стала напоминать о том, что все на свете проходит. Ковры с годами выцвели, ткань на диване поистерлась, чашки никогда уже не засверкают, как прежде, сколько их ни отмывай. А я-то считала, что мой интерьер никогда не выйдет из моды, забыв о том, что вещи тоже стареют и умирают.

Свен подошел ко мне и потратил весь свой дневной запас слов, чтобы рассказать, как Ханс жаловался в поликлинике на свою злобную жену. Закончив рассказ, он посмотрел на меня так, словно ждал объяснений. Я ответила не сразу, делая вид, что оттираю от окна засохшую грязь.

— А как себя чувствует Петра? — спросила я наконец. Я не звонила ей с того вечера, и она тоже не пыталась со мной связаться, что могло означать только одно: она перенесла все это легче, чем я предполагала.