Под Новый год

– Что до меня, – заговорилъ сидвшій съ нимъ рядомъ Павелъ Александровичъ, наружность котораго не представляла ровно ничего замчательнаго, то я считаю счастливйшимъ днемъ моей жизни тотъ, когда я расплатился со своими долгами. Не Богъ всть сколько ихъ у меня было, но когда я достигъ впервые равновсія въ своемъ бюджет, я почувствовалъ себя такимъ счастливымъ, словно во второй разъ на свтъ родился. Посл уже никакія удачи не радовали меня до такой степени.

Илья Ильичъ, во время наступившаго молчанія, слегка вздохнулъ.

– Изъ нашего дружескаго обмна своими самыми счастливыми воспоминаніями нельзя не заключить, – сказалъ онъ, – что вс мы, господа, порядочные матеріалисты. Служебные успхи, и затмъ деньги, деньги и деньги, много денегъ, милліоны денегъ – все это очень важно, но и очень прозаично. Хотя мы и старички, или почти старички, но очевидно стоимъ совсмъ впереди вка.

– Прекрасное положеніе, на мой взглядъ, – замтилъ жизнерадостный Аполлонъ Ивановичъ.

– Не оспариваю, но… Впрочемъ, господа, кругъ нашихъ воспоминаній еще не законченъ. Нашъ добрйшій Иванъ Матвевичъ еще не разсказалъ намъ своей исторіи. За вами очередь, Иванъ Матвевичъ!

Тотъ, котораго звали Иваномъ Матвевичемъ, былъ пожилой человкъ представительной наружности, съ чертами лица какъ будто нерусскаго типа, съ густою шапкою давно засеребрившихся, коротко остриженныхъ волосъ. Въ отвтъ на обращенные къ нему со всхъ сторонъ взгляды, онъ вынулъ изо рта сигару и сказалъ:

– У меня, дйствительно, есть маленькая исторія, но она очень не похожа на вс предъидущія, и я, право, сомнваюсь, умстно ли будетъ ее разсказывать?

– Непремнно, непременно, безъ отговорокъ! – подхватили вс.

– Держу пари, что исторійка будетъ романическаго свойства, – вставилъ Илья Ильичъ.

Иванъ Матвевичъ слегка наклонилъ въ его сторону голову.

– Вы угадали: счастливйшій эпизодъ моей жизни, дйствительно, носитъ романическій характръ. Не удивляйтесь, это было давно, боле двадцати лтъ назадъ. Я былъ молодъ, въ волосахъ ни одной серебряной нитки, и если память меня не обманываетъ, я считался среди пріятелей юношей съ такъ называемой интересной наружностью…

– Помнимъ, – перебили одни.

– Вримъ, – подхватили другіе.

– Для точности надо прибавить, что я тогда только что начиналъ свою карьеру, богатствомъ не обладалъ, а напротивъ, терплъ очень чувствительныя неудачи, которыя и раздражали меня, и оскорбляли, и подтачивали энергію. Становилось подчасъ такъ скверно на душ, что хоть въ воду. Вы, господа, сами этого не испытали, но можете себ представить, что значитъ цлый рядъ глупыхъ, безсмысленныхъ, незаслуженныхъ неудачъ… И вотъ, среди такихъ-то обстоятельствъ, я, представьте себ, влюбился. Предметомъ моей страсти была женщина, главное обаяніе которой заключалось въ томъ, что она была несчастна. Мать ея давно умерла, отецъ женился вторымъ бракомъ. Бдная двушка выросла въ загон; мачиха ее не любила, завидовала ея красот, и постаралась поскоре спихнуть ее замужъ. Мужъ оказался негодяемъ; спустилъ въ два года ея небольшое приданое, и сталъ обращаться съ нею самымъ недостойнымъ образомъ. Сто разъ я заставалъ ее въ такомъ нервномъ разстройств, что не трудно было понять ея положеніе. Какъ ни странно, но это обаяніе несчастія дйствовало на меня еще сильне, чмъ ея красота: до такой степени много тонкой, чудной души чувствовалось въ ея умньи переносить свою участь. Ко мн она относилась благосклонно, но я даже и мечтать не смлъ, чтобы моя страсть могла быть раздлена.

– Не изъ книги-ли это, Иванъ Матвевичъ? – усомнился Петръ омичъ.

Разсказчикъ только посмотрлъ на него своими еще красивыми, серьезными глазами, затянулся сигарой, и продолжалъ: