Под небом Парижа

– Ты можешь мне сказать правду, – доверительным тоном уговаривает он.

Марион все еще не пришла в себя, она резко качает головой.

– Все в порядке, честно. Алекс бы никогда… вы что… он не из тех… как только такое пришло вам в голову…

Мне тоже хочется спросить, выгляжу ли я, как кто-то, кто способен на рукоприкладство. Но продолжаю молчать. Мой скучающий вид явно не вызывает доверия у полицейского, видимо, если бы я пытался с пеной у рта доказать свою невиновность, он счел бы это правильной реакцией.

– Точно все хорошо?

Марион тяжело вздыхает.

– Ради всего святого, правда, он забрал меня из клуба и привез домой. Он бы никогда ничего мне не сделал.

Напарник нашего сыщика согласно кивает, его убедить оказалось проще.

– Раз девушка говорит, что все хорошо, то поехали. Ночь обещает быть длинной.

– Мадемуазель, можно поговорить с вами наедине? – не унимается полицейский.

– Конечно, – устало соглашается Марион и отходит с ним за машину.

– Не принимайте на свой счет, – подает голос напарник. – Во время карантина в марте процент домашнего насилия взлетел до небес, а число феминицидов за год больше, чем за прошлый. Мы, конечно, стараемся спасать девушек из сложных ситуаций, но, сами понимаете, жертвы порой бывают несговорчивы… Особенно рядом с насильником.

Я сую руки в карманы и опускаю голову, от дождя не скрыться, но хоть по лицу не барабанит.

– Вы всего лишь выполняете свою работу, – поддерживаю я разговор.

– Именно, поэтому, повторюсь, не принимайте за свой счет. Насильники, к сожалению, не выглядят как-то по-особенному.

Я согласно киваю, думаю, что не хотел бы оказаться на месте стражей порядка. Сколько ужасов видит полиция… и ведь он абсолютно прав. Насильники не выглядят как-то по-особенному. Поэтому под подозрение попадают все.

– А можно как-то помочь жертвам? – спрашиваю я. – Какая, вообще, помощь там необходима?

Полицейский задумчиво хмурится.

– Многим нужна психологическая помощь, другие зависят от абьюзера финансово, поэтому нужны рабочие места или же помощь деньгами. У нас в стране выделяется на это бюджет. И плюс есть специальные фонды, занимающиеся подобным.

– Понятно. – Я беру телефон и пишу сообщение Анне:

«Перечисли миллион в проверенный фонд для жертв домашнего насилия».

Несмотря на позднее время, она отвечает сразу же:

«Я, к сожалению, не в теме, но соберу информацию».

«Спасибо, доброй ночи».

«И тебе, Алекс».

Марион наконец возвращается с горе-сыщиком. Не знаю, что она ему сказала, но глаза его улыбаются.

– Вам очень повезло с девушкой, – говорит он, неожиданно переходя на «вы».

Видимо, только с насильниками и абьюзерами он на «ты».

– Так защищала, смешная она у вас, – усмехнувшись, заканчивает он.

Я бросаю любопытный взгляд на Марион, она краснеет и неловко отворачивается.

– Повезло – не то слово, – говорю я и беру ее за руку. – С вашего позволения, мы пойдем.

– Доброй ночи, – прощается Марион.

– И вам! – отзываются полицейские.

Мы отходим от них и спускаемся на улицу, ведущую к моему дому. Дождь льет стеной, отражения фонарей сверкают в лужах и отсвечивают в мокрых стеклах окон.

– Замерзла?

– На удивление, нет, – тихо отвечает она и кутается в мой пиджак.

Он доходит ей до середины бедра, короткое платье скрывается под ним. Марион переминается с ноги на ногу, пока я открываю дверь в подъезд.

– Он назвал меня твоей девушкой, – глухо шепчет она. – Не сестрой, не племянницей… девушкой, – подчеркивает она.

Я не оборачиваюсь и не смотрю на нее. Открываю пошире дверь и придерживаю для нее.

– Заходи.

Она послушно переступает порог. Между нами повисает гнетущее молчание. Она ждет от меня реакции на свое высказывание. А я не знаю, что сказать. «Ты выглядишь, как моя девушка»? «На сестру ты не похожа»? «У меня нет племянниц»?

Я молча нажимаю на кнопку лифта, и мы терпеливо ждем, когда он спустится.

– Ты проголодалась? – Я решаю ступить на безопасную территорию.

– Нет, хочу снять мокрые вещи, принять душ и поспать.

– Хорошо.

И мы оба вновь замолкаем. Лифт наконец опускается, и мы пробираемся в крошечную кабинку. Стоим близко друг к другу, едва ли не касаясь телами.

– Романтика парижских лифтов… – под нос бормочет Марион.

– Не для тех, кто боится узких пространств.

– Зато для тех, кто любит целоваться, – заявляет она и поднимает голову.

* * *

Я разглядываю ее лицо. Макияж потек, губы обветрены. Волосы торчат в разные стороны. Но я не могу оторвать от нее взгляда. Глядя на нее, чувствую, как в груди становится тесно. Мы доезжаем до последнего этажа, и она резко отворачивается и выходит. Я вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю. Открываю дверь и пропускаю ее вперед.

– Прошу.

– Давненько я не была у тебя в гостях, – бросает она и переступает порог.

Я включаю свет, и Марион мило жмурится.

– Экскурсия не нужна, я все прекрасно помню, – мимоходом бросает она и направляется прямиком в комнату для гостей. – Чтобы ты знал, это моя единственная ночь в этой квартире. – Она громко хлопает дверью, не дав мне сказать ни слова.

– Если что-нибудь понадобится, дай знать, – кричу я ей вдогонку.