— Лейтенант Сирадзе со своим ведомым прибыл в ваше распоряжение. Ни в голосе, ни на лице я не уловил ни тени волнения. Что это значит? Не живет ли он все еще своей песней? Я внимательно смотрю на летчика. Парень как парень, типичный грузин. В нем нет ничего броского. Спокойный взгляд и неторопливость в движениях придают ему некоторую вялость, а задумчивый с легкой печалью взгляд — нерешительность. Внешний вид ничего не сулил хорошего, Я на минуту задумался.
Сирадзе не раз летал со мной, но все время ведомым. Дрался с умом и смело, но сам со своими успехами не лез на глаза другим. И бить может, поэтому я к нему раньше так внимательно н присматривался. Сейчас же он пойдет командиром пары. Справится ли?
Ему уже двадцать пять лет. Летать начал еще задолго до войны в Кутаисском аэроклубе. В сорок первом окончил военную Сталинградскую школу пилотов, но на фронт его не послали, а оставили в тылу: уж очень подходящий человек для художественной самодеятельности. Он не только отлично играл на фандыре и пел, но и горазд был на грузинские танцы. Два года был тыловым летчиком, как он сам себя называл, и тыловым артистом. Безропотно ждал, что придет очередь и его пошлют воевать. Но время шло, а начальство и не собиралось посылать его а фронт. Сирадзе не выдержал тыловой работы и взбунтовался, заявив: «Меня страна учила не на артиста, а на военного летчика. Скоро фашисты будут разбита, и меня спросят, что я делал в войну?.. Нет, больше петь и танцевать не буду. Мое место на фронте».
Опасаясь, что и в боевой полку его вовлекут в художественную самодеятельность и это помешает воевать, он долго не проявлял свои артистические наклонности. И только недавно, когда крепко врос в боевую жизнь, раскрылся.
Сирадзе уже сбил семь самолетов. За семь месяцев фронтовой жизни ему немало пришлось побывать в разных переплетах. Он познал гнетущую тяжесть опасности и радость победы. Такие равнодушными в бой не ходят. Спросить о самочувствии? Не время: внесешь в душу парня сомнение. Впоминаю недавний случай.
Саша Сирадзе и Иван Тимошенко, израсходовав все боеприпасы в бою, возвращались домой. Истребители противника только что нанесли удар по нашему аэродрому, выведя его из строя. Летчики не могли сесть и пошли к соседям. На пути их неожиданно атаковали два Фокке-Вульфа-190: Тимошенко из-за неисправности машины не мог драться и сел. Сирадзе один принял бой. Защищаясь, он ловко крутился. Но фашисты поняли, что у него не стреляет оружие, обнаглели и, призывно размахивая крыльями, начали гнать его с собой на запад. Один «фоккер» подошел к Сирадзе вплотную и пригрозил кулаком: не пойдешь — расстреляем. Саша на всякий случай перезарядил оружие и, выбрав удобный момент, нажал на гашетку. Блеснул огонек — и удача. Один снаряд, единственный оставшийся снаряд, поджег вражеский истребитель.
Напоминаю Сирадзе про тот бой:
— Стрелять по-охотничьи, как в тот раз: выстрел — и добыча в сумке.
— Есть! — все так же спокойно и даже чуть робко ответил он. И тут только я уловил в голосе и заметил в глазах приглушенное волнение. Вон в чем дело — человек умеет владеть собой. Действительно, артист. Артист и на земле и в воздухе в хорошем смысле этого слова.
При подходе к Бучачу запросил воздушную обстановку у командного наземного пункта.
— У нас спокойно, — ответили мне четко и ясно. — Идите на юг в район Коломыя. — И тут же почти такой же голос: — У нас спокойно. Как меня слышите?
Позывные у обоих корреспондентов одинаковые. Наученный горьким опытом под Черновцами, я понял, что первый голос чужой. Ошибки делают нас мудрей, и я, без всякого запроса пароля, передал:
— Гад паршивый, пошел ты… и там замолчи, — а свой наземный командный пункт предупредил о работе фашистской радиостанции.
— А нам не слышно, — ответила мне наша Земля. — Будьте внимательны!
— Вас понял, — ответил я. — Видите нас?
— Видим. Пока летайте в этом районе.
Боевой порядок мы построили из двух групп. Сирадзе с напарником выше нашей четверки на два километра: ему свобода действий против вражеских, истребителей. Правда, при таком большом разрыве по вертикали верхней паре не приходится рассчитывать на быструю помощь от нас, зато ей в трудный для себя момент легко нырнуть под наши крылышки.
Ждем противника десять, пятнадцать, двадцать минут… Небо по-прежнему пустое, тревожное. Каждое пятнышко, каждый всплеск света на земле и в воздухе, каждое слово товарищей по радио настораживают. Все тело, глаза, мысли от напряжения словно перегрелись.
Фашистская радиостанция молчит. Видимо, она предупредила о нашем появлении свое авиационное командование, и оно, пока мы здесь, может воздержаться от посылки авиации.