Но всех прекрасней среди нимфбыла, естественно, гречанка.Должно быть, ездила в Коринфв автомобиле – не песчаный,а галечный в Коринфе пляж,зато – божественный пейзаж,очерченный полетом чайки,воздушной линией вершинприморских гор – сосняк корявыйв них коренится… Из Афинона была, конечно (я вамо нимфе говорю) – увыв морозном зареве Москвыувидел я сей величавый,прекрасный профиль, что векачертили набожно и тонконе с тем, чтоб привлекать слегкаиль завораживать, а толькочтобы из времени извлечькрасу его – казалось с плечне снят кувшин с водою звонкой —той древней чистою водой,что из источника трагедийхор женщин нес… Немолодойона была уже. Но генийв святой гармонии своейедва ли был ее стройней.А красоту ее движенийлишь с соразмерностью стихасравнить уместно было б. Очи —два сокровенных тайника —и очерк их был не восточен,не западен – ведь у временнет географии – и онбыл оттого настолько точен.Ночная их голубизнабыла слияньем вод и камня…Но вся она была ясна,как тайна… Хоть извне пикантнабыла, пожалуй, даже незатронутая ни извне,ни изнутри годами… К нам непо доброй воле занеслоее – нет, дочь с супругом – ола! —не победив в Элладе зло,спасались здесь от произвола.Но нимфе участь их чужда,как миру красоты – вражда,хоть сам-то мир, конечно, зол он.Верней трагичен. И примертому судьбы ее возмездье.От неких новых строгих мерсбежала дочь в Париж с семейством,в приличной богадельне матьоставив старость доживать…Краса ж и старость несовместны:она курила много иснотворным, верно, запивалавоспоминания свои —всё дымно здесь, я знаю мало —и всё же в номере, в дымупогибла нимфа – по всему,видать, горело одеяло.Красу не оставляют впрок.Дочь отуречена – нималоне схожа с матерью – и срокотбыв, жива. А к смерти даромприговоренный заглазазять Достоевского азамв Сорбонне учит коммунаров.