Под Москвой

Елена Васильевна растерянно улыбнулась и вдруг стала торопливо поправлять массивную, жгутом скрученную на затылке косу. Дочь как будто подкараулила ее мысли и вывернула их наизнанку. Уж очень по сердцу пришелся ей ласковый и внимательный подполковник с его тяжким несчастьем, о котором она узнала от повара Сашки. Так пришелся, что сама себе боялась признаться. Русской женщине свойственна особая чуткость к чужому горю. Вот и к Пете за неделю так привыкла, что стал он ей будто родной. И Маша к нему привязалась, как к брату, и не отстает ни на шаг.

- А как же Петя?

- Да он же в казаках... Ему дядя Алеша коня обещал и ружье. А если хочет, пусть едет с нами. Но он не поедет. Я знаю. Он военный... - с серьезной деловитостью ответила Маша.

Все рассмеялись. У порога раздалось мычание. В углу, на свежеподостланной соломе, растопырив ноги, стоял пестрый теленок. Отпоенный молоком и выкормленный хлебом, он нехотя повиливал хвостом.

- Вот где котлетки-то, Елена Васильевна! - Сашка дал теленку шлепок. Тот засопел носом, боднул головой и снова сонно затих.

- Сколько тебе говорю, зарежь, да и все, - заметила Русакова, раскатывая на столе тесто. - Куда он мне?

- Не надо, мама. Зачем его резать? - жалостно проговорила Маша. - Он маленький...

На ее слова никто не обратил внимания. Петя стоял около стола и в сотый раз любовался своей формой. Елена Васильевна перекатывала на столе тесто. Сашка воровато посматривал на ее крепкие, оголенные по локоть руки и чуть-чуть приоткрыл рот. Он был влюблен в хозяйку, и вид у него в эту минуту, как у пестрого телка, был глупый и потешный.

Из горницы вышел Антон Петрович; потрепав Машу по пышным белокурым волосам, сказал:

- Умываться, стрекоза, будем?

- Опять холодной? - Маша смотрела на Осипова с озорным любопытством и нескрываемой детской восторженностью. Каждое утро она ему поливала на спину из ковшика, где плавали льдышки, а он только крякал и весело смеялся.

Антон Петрович подошел к тазу и подставил руки. Маша лила из ковша воду. Хозяйка, вытерев руки, прошла мимо, словно боясь взглянуть на оголенную, густо перевитую мышцами спину Антона Петровича, и проворно исчезла в соседней комнате. Минут через пять она вышла и, изгибаясь стройной фигурой, подала Антону Петровичу через голову Маши белое, расшитое цветами полотенце.

- Да вы не беспокоились бы, Елена Васильевна. У меня там есть... смущенно проговорил Антон Петрович.

- А это мягкое, домашнее. - Русакова ловким движением одернула белый передник и принялась резать ножом тесто.

- Благодарю. Домашнее все хорошо. Но мы уже как-то отвыкли.

Обернувшись к Маше, Осипов спросил:

- На лыжах поедем кататься?

- Поедем, дядя Антон! - радостно отозвалась Маша. - И Петю захватим, да?

- И Петю захватим.

- Ой, как хорошо! - Маша весело притопнула ножкой.

- Ух ты, стрекоза! - Антон Петрович подхватил девочку на руки, подбросил ее до потолка. Осторожно поставив на пол, склонился и поцеловал в лоб. Маша, обвив его ручонками за шею, тоненько вскрикнула:

- Ой, какой холодный!..

Часов в одиннадцать Осипов с Абашкиным сели завтракать.

- Ты смотри: пирожки, пампушечки, творожнички... Будто бы и войны нет. Роскошь! - говорил Осипов, закусывая.

- Добро, добро, - похваливал Абашкин. - Понимаешь, люди-то как жили! Смотри, колхоз-то какой был. Не дают, черт побери, спокойно пожить. А ведь нашу страну можно пшеницей засыпать, яблоками завалить, арбузами.

- Наши богатства Гитлеру и нужны, - вставил Антон Петрович.

Вошла Русакова. В одной руке она несла тарелку с солидной стопой блинов, а в другой - миску сметаны.

- Да вы нас совсем избалуете, Елена Васильевна! - воскликнул Алексей Данилович Абашкин.

- Кушайте на здоровье! Сегодня еще телка зарежем. Деваться с ним некуда. Время такое... - Елена Васильевна не договорила и тотчас же вышла.

- Да, время действительно... - раздельно проговорил Абашкин и тут же, словно спохватившись, шутливо добавил: - Что-то уж больно хозяйка-то старается.

- Н-н-да, - неопределенно промолвил Антон Петрович, запихивая в рот пирожок.

- А ведь замечательная женщина, Антон Петрович! - Абашкин перестал есть и взглянул на Осипова. Тот по привычке, как всегда, когда ему приходилось решать какое-нибудь щекотливое дело, крякнул и, нервно насупившись, спросил:

- Что из того следует?

- А следует вот что: посматривает она на тебя, ну как это сказать... С восхищением посматривает, точно влюбленная...

- Ну уж это ты, брат, оставь.

- Не оставь, а истина. Да ты и сам-то малость неравнодушен к ней, только боишься признаться.

- Да ты что, на самом деле! - Осипов скомкал в руках салфетку.

- Ничего, друг мой, ничего! Ты только не кипятись, будь поспокойней и пойми: что плохого в том, если ты эту милую женщину всерьез полюбишь...

- Ты шутишь? Или считаешь меня за дурака! Да разве я могу! Нет, никак не могу...