Под маской альтер-эго (сборник)

Это было наказание, или дар, или то и иное сразу. Даже сейчас я не знаю ответа. Быть может, дар вытекает из наказания не в виде награды за страдания, а как естественный ход вещей? У меня было много времени, чтобы обдумать это, ведь время стало абстракцией, а прежде незыблемый мир – мягким и податливым. Знаете, как это странно – ощутить себя бесконечной чередой одиночеств, бесконечной нитью, на которую нанизаны миры, как бусинки католических четок, которые готовы тасоваться и перемешиваться от одного лишь моего каприза? Я посвятил свою жизнь перебору всей этой бесконечности, в надежде найти когда-нибудь место, где между бусинок примостился деревянный крест – символ конца пути и моей боли.

Но я слишком далеко забегаю.

Сначала это было сложно контролировать, мой разум, опалённый отчаянием, метался, как луч карманного фонарика во тьме, моя вселенная кривлялась под вспышки стробоскопа, выхватывая из стопки мир за миром, место за местом. Мы любили путешествовать, хоть у нас это редко получалось, сейчас вся наша жизнь, словно кадры семейных фотоальбомов, мчалась мимо меня. Я посетил почти все места, где нам случилось побывать. Я вёл диалоги с памятью и Богом и неизбежно проигрывал. Снова и снова.

Один момент я всё же отмечу. Это место стало поворотной точкой в кривой наших судеб. В то время ей уже поставили страшный диагноз, но болезнь еще не наложила на неё свою печать. Мы пытались гнать тревогу из своих душ, мы так до конца и не верили в смерть. Нам было всего лишь двадцать пять.

Самолет вырвал нас из дождливой Москвы, чтобы унести за океан в сияющий Сан-Франциско. Помню её детский восторг от величественных небоскребов, от разлёта фантазии архитекторов – здания в стиле ар-деко боролись за солнце с модерном и авангардными несуразностями постмодерна. Особенное впечатление произвел на неё всемирно знаменитый мост Золотые ворота. Многим позже, прямо в тот день, когда земля приняла мою любовь, я стоял на вершине одной из опор этого моста. Город был затянут в саван из тумана и смога, а некогда светлое небо грубо замазал какой-то космический маляр смесью извести и грязи, а пролив у основания опоры терялся где-то в белесой мгле. Ветер трепал куртку и силился опрокинуть меня вниз, агрессивно завывая и свистя.

Memento mores – помни о смерти, гласило древнее предупреждение, звучащее для меня проклятием. «Мне ли не помнить о смерти?» – зло усмехнулся я, стоя на высоте в четверть мили над водой, за несколько мгновений до того, как я узнал, что смерть забыла про меня. И вот я, расставив руки, медленно, с наслаждением роняю себя в объятия гравитации и ветра…

В мире теней и абстракций
реальность как пища сознанья
творится одним лишь словом
на месте усопших цивилизаций,
и сроки хранения этого яства
подобно любви лишены постоянства.

Глаза – зеркало души. Но что делать, если зеркало отказывается отражать? Зеркало против зеркала, метафора против размазанной по стеклу амальгамы – бесконечная анфилада выжженных дотла миров. Я перестал интересоваться своим отражением давным-давно, привыкнув к статичной Вселенной, медленно вращающейся вокруг меня по сложной орбите. Демиург, изгой, мессия, проклятый… Бог – всех имен и не упомнишь.

Там, за омутом бесцветных серых глаз, за чёрной дырой зрачков, по ту сторону зеркальной глади, где-то затерялся и я. Пытаюсь вырваться из-под темного притяжения своего же взгляда, убежать от беспросветного безумия; от безысходности, закутанной в выцветший саван печали. Я прикасаюсь к своему отражению, сбрасываю морок, провожу рукой по отражённому небритому лицу, очерчиваю упрямую линию губ. Когда-то они ещё помнили, что значит улыбаться, и вкус её поцелуев… Всё это ушло, поглощено ненасытным временем, и время было наказано.

Делаю по стеклу стирающий жест, и по зеркальной поверхности змеятся трещины. Выходя из комнаты, я всё ещё слышу, как осыпаются на пол осколки. Этот звук преследует меня до сих пор, он смешивается с восторженным страхом стотысячной толпы перед храмом в честь меня. Я Бог, мне возносят молитвы, меня проклинают миллионы. Я никогда не хотел сделать мир лучше, теперь у моих ног лежали все миры.

Пройти всё, от саморазрушения до обожествления, затем вернуться и пройти путь ещё и ещё раз, каждый раз ища новые грехи. Для чего всё это было? Мне казалось, что где-то найдется мир, где я снова встречу её, но вселенные проходили мимо, оставляя в моей душе безобразные шрамы. Зеркала бились снова и снова, я пытался воевать с самим собой, словно не понимая, что с бессмертными сущностями воевать бесполезно, точно так же, как не имеет смысла считать бесконечное, если желаешь досчитать до конца. Бесконечность можно объять, только если она станет точкой, той самой точкой, с которой она и начиналась. Так обрело парадигму безвременье.