Под маской альтер-эго (сборник)

– Учёба мне сложно давалась. Тупо знаний не хватало, базы. У нас на Энее ведь как – сел за программу и долбишь. Живой учитель – это роскошь, это для тех лентяев, кто может за пятьдесят километров в школу ездить. А для остальных – электронный курс. А в Академии оказалось, что электронного курса мало. Если бы не наш воспитатель Андрей и не Ленц, вылетел бы я пробкой, после первого же полугодия. Андрей, он не кобель, умный был. Педагог от Творца. Интуиция – абсолютная. Он меня с Ленцем и свёл. Почуял, что мы с ним друг другу нужны, и не ошибся. Ленц не чета мне, прирождённый интеллигент в чёрт знает каком поколении, умница. У него те знания, что я ночами зубрил, с пятого раза воспринимая, на подсознательном уровне были усвоены. То, до чего я доходил, он просто знал, как я знал, когда время злаки сеять, а когда картошку и с какой стороны к скоту подойти. Вот ведь совсем мы с ним разные были, но сдружились, крепко, по-настоящему. Поначалу, конечно, без снисходительности не обошлось, но ко второму курсу я уже по знаниям не отставал. Ну и с коммуникабельностью у меня куда лучше дела обстояли, чем у Ленца. Таких, как он, в коллективе, как правило, не любят, особенно поначалу. Вот и вышло, что мы друг друга взаимно дополняли.

Потом пришло время специализации, и вот тут нас жизнь разделила. Правда, уже не по социальному, а по генетическому принципу. Под разные задачи мы оказались заточены. Я пошёл в Отряд Умиротворения, порядок и дисциплину наводить, а Ленц в Контрразведку был определён.

Поначалу мы ещё держали связь. Четыре года в Академии, это много значит. Кем бы ты не был до, там ты принимаешь окончательную форму, с которой тебе жить до конца. Но жизнь, и особенно служба, никого не щадит. Профдеформация, такая профдеформация. Мне было проще, от меня требовалось одно – быть скалой, защищать и насаждать тот порядок вещей, который считался Империей. Я сам был Империей. Сомнения, колебания, рефлексия изначально были для меня чем-то если не чуждым, то ненужным уж точно. Ленцу было куда сложнее. Его профессия – человек с тысячью лиц, натянутая струна, отзывающаяся на любые движения вокруг. Но убедительно сыграть, можно только вжившись в роль. Сохранить при этом убеждения возможно, только если они являются частью твоей сути. А без идеологии, без принципов долго ли ты сможешь оставаться на своей стороне? Ленц имел убеждения, но фанатиком не был…

Водка кончилась вместе с вдохновением. Я редко позволял себе расслабиться настолько, чтобы рассуждать вслух. Чтобы вообще начать анализировать. Это лишнее и не способствует социализации. И сейчас я не буду продолжать. Всё вышло как вышло, и я сделаю то, что должен, да у меня и выхода нет другого! Не осталось больше того Ленца и того Рика. И дружбы той больше нет. Ленц сам сделал свой выбор, так почему же я чувствую виноватым себя? К чёрту!

До прибытия на Цитадель оставалось шесть часов. Как раз хватит времени проспаться. Я достал из аптечки капсулу снотворного и выпил. Рухнул на кровать и провалился в сон.

… И снова вокруг выжженная пустыня, ветер гонит по земле пепел, небо затянуто клубами дыма. Пахнет гарью и палёным мясом и ещё чем-то едким. Всё-таки правильно в Империи запретили использование напалма как негуманного оружия… Только здесь не Империя, здесь можно почти всё, что во Благо. Напалм как благо, огненное благословение для имперских миротворцев…

Я лежу на этой искорёженной земле, прибитый к ней жаром, оглушённый, полузадохнувшийся, но живой. У нас хорошая броня, а напалм всё-таки устаревшее оружие. И через какое-то время, когда отработают защитные и медицинские системы костюма, я встану, как Феникс из пепла, возьму экологически чистый, гуманный лазер и пойду наводить Орднунг унд Дисциплинен. Если наши успеют подойти быстрее, чем те, кто накрыл наш лагерь огненным дождём. Потому что те не признают Имперских законов и не будут обменивать миротворцев на своих пленных. Они просто подойдут и добьют нас каким-нибудь диким, варварским оружием. Говорят, у них даже гранаты сохранились. Хотя нет, броня им нужна, скорее зальют кислоту внутрь костюма.

Я лежу и, мучительно прислушиваясь, жду, кто будет первым, но рёв бензиновых двигателей раздаётся раньше…

Я слышу голоса, приближающиеся ко мне, и стоны своих товарищей. Всё-таки кислота… В ужасе напрягая все силы, тянусь к шлему, надеясь на чудо, на то, что успею, на то, что сработает, и зеркальный пластик с шорохом прикрывает моё лицо.

– Вот чёрт! – надо мной нависает заросшее щетиной лицо.

– Что такое? – слышится знакомый голос, и я вижу Ленца, одетого в форму повстанца.

– Да моллюск в раковину спрятался, – смеётся его товарищ.

– Ничего, сейчас поправим, – усмехается Ленц, и меня мороз продирает по коже, столько в его голосе ненависти.