Под маяком

Кимитакэ свернул к остановке. Линия шла примерно в нужном направлении, и на трамвае, как бы медленно он ни тащился, было больше шансов ускользнуть, если их всё же будут преследовать.

Кимитакэ обернулся, но не заметил ничего подозрительного. Серое здание театра так и торчало вдали, перед ним толпились незадачливые зрители и, только приглядевшись, можно было разглядеть среди них чёрные мундиры полицейских.

Впрочем, если их действительно преследуют профессионалы, то этого не разглядишь. Такие дают себя увидеть, только когда ловушка уже захлопнулось.

Дедушка смолк – видимо, из уважения к патриотической молодёжи, которая выполняет свой долг, что бы ни говорили всякие бесполезные исследователи русской литературы. Со стороны, если не сильно вглядываться, Кимитакэ и Юкио и вправду сошли сейчас за раненую девушку и её старшего брата, бесконечно верного и заботливого. Кимитакэ почти кожей ощущал то невольно уважение, которое испытывают к нему эти случайные зрители, – а ещё слабый, едва различимый привкус тревоги.

Это смутная тревога не относилась к чему-то конкретному. Просто сейчас, в военное время, она сама по себе пропитывала воздух, соревнуясь с ароматом солёного моря.

Трамвайную линию, возле которой они очутились, к счастью, никто не озаботился перекрыть. Тренькая, подъехал трамвай – древний, ещё довоенный, с панелями узорчатого дерева. Кимитакэ, вовремя угадав нужное действие, легонько подтолкнул Юкио в спину, а потом подхватил его и приподнял – так, что приятель смог очень натурально ощупать ступени сначала кончиком зонтика, а потом и ботинками. И подняться наверх, очень натурально покачиваясь.

Кимитакэ проследовал за ним, чувствуя спиной восхищённые взгляды. Да, это немного тормозило отправку трамвая – но в кабине тоже видели, что происходит, и готовы были ради блага наших раненых подождать.

Кимитакэ отошёл от входа, чтобы пропустить остальных пассажиров. Перевёл взгляд в сторону кабины – и увидел, что прямо посередине салона стоит смутно знакомый человек в очень приметном костюме.

А в руке у этого человека – револьвер. И курок уже был взведён.

4. Смеяться грешно – нож в полости брюшной

Бесстыжее летнее солнце било в окна трамвая. А тишина в салоне была настолько оглушительной, что Кимитакэ казалось, будто он стоит на дне пересохшего аквариума.

Да, здесь были другие люди. Но они сидели неподвижно. И даже те, кто собирался подниматься через открытые двери, отхлынули назад к остановке.

Сзади на них никто не напирал. Кто пытался забраться следом, увидели, что происходит, и торопливо высыпались обратно на остановку. И даже те, кто так и остался снаружи и не мог видеть, что происходит, на всякий случай замерли и ждали, как повернётся.

Дуло револьвера чернело, неподвижное и непреклонное. Было ясно, что человек в стандартном костюме знает, как обращаться с оружием.

– Стоять и без глупостей, – произнёс он. – Одно движение без приказа – стреляю на месте!

– Не надо в меня стрелять, – произнёс Юкио. – Я целиком предан императору и абсолютно ничего особенного не делаю, просто в жизни по-своему разбираюсь. Не сотрудничал с иноземцами, не сомневался в основополагающем принципе кокутай. Не ел мушмулы, не носил погоны…

– Ты, который в женской школьной форме. Снимаешь сумку и бросаешь её наружу.

Юкио спустил лямку с плеча, взял сумку двумя руками и горестно вздохнул.

Кимитакэ уже подумал, что сейчас его друг швырнёт сумку вперёд, и даже приготовился к звуку выстрела – но Юкио подчинился и выкинул сумку наружу. Она шлёпнулась прямо под ноги тому самому разговорчивому старику.

– Теперь идёшь ко мне, выставив руки вперёд, – даже там, где стоял Кимитакэ, можно было разобрать, как тяжело он дышит.

Юкио двинулся, проверяя путь зонтиком, словно тросточкой. Было заметно, что он, когда бинтовал голову, подошёл к делу всерьёз и действительно ничего сейчас не видел.

Пассажиры сидели молча, словно окаменевшие, и не сводили глаз с этой странной сцены.

Человек достал из кармана пиджака наручники, не опуская револьвера. Юкио между тем приближался. Вот между ними три шага. Вот два. Вот один, последний…

Всё случилось в одно мгновение. Зонтик в очередной раз стукнул по креслу, ощупывая дорогу. А в следующее мгновение затянутая в белую перчатку рука скользнула вниз тысячекратно отработанным движением.

Нижняя половина зонтика отделилась и с лёгким шелестом рухнула на пол трамвая. А в руке у Юкио остался кинжал с длинным, безупречно заточенным лезвием. Ещё миг – и он одним ударом вонзил это лезвие в живот человека в стандартном костюме, а затем одним рывком, какому позавидовал бы любой мясник, пропорол живот прямо до солнечного сплетения.

– Предсмертный стих писать будешь? – осведомился Юкио, обратив окровавленную повязку прямо в лицо мужчины.

Лицо у человека в костюме было скорее удивлённым, чем страдающим. Под линией коротко остриженных волос поблёскивали капельки пота.