Под куполом

Это Джуниор подсматривал оттуда за Брендой: Джуниор на коленях, Джуниор в одних только трусах, в голове у него громыхало и стучало. Смотрел он из гостиной, из-за краешка шторы. Когда она ушла, он вернулся из кладовки. Он понимал, что вскоре ему придётся развестись со своими подружками, но сейчас он в них нуждался. Нуждался во тьме. Он нуждался даже в том смраде, который поднимался от их почерневшей кожи.

18

После того, как она трижды покрутила ручку старомодного дверного звонка, Бренда уже решила, что лучше всего ей будет вернуться домой. Она уже начала разворачиваться, но тут услышала медленное шарканье шагов, которые приближались к дверям. Они придала лицу улыбающееся выражение: «Привет, соседушка». И так и застывшая с ним на лице, увидев Эндрию: щеки бледные, тёмные круги вокруг глаз, волосы в беспорядке, пояс халата полураспущенный, под халатом пижама. И этот дом также вонял — не сгнившим мясом, правда, а блевотиной.

Улыбка у Эндрии была такой же бледной, как её щеки и лоб.

— Я знаю, какой у меня сейчас вид, — произнесла она. Не произнесла, проквакала. — Мне не хотелось бы приглашать тебя вовнутрь. Я уже поправляюсь, но ещё могу быть заразной.

— Ты была у доктора… — да конечно же нет. Доктор Гаскелл умер. — Ты показывалась Расти Эверетту?

— Да, я была у него, — ответила Эндрия. — Скоро всё будет хорошо, он мне так сказал.

— Ты вся в поту.

— Пока что лихорадит слегка, но все уже почти прошло. Я тебе зачем-то нужна, Бренда, чем могу помочь?

Она едва не сказала «нет» — не хотелось нагружать эту женщину, которая очевидно была ещё больной, ответственностью за то, что лежало в её сумке, — но тогда Эндрия сказала кое-что, что изменило мысли Бренды. Большие события часто вращаются на мелких колёсиках.

— Мне так жаль, что это случилось с Гови, я любила этого мужчину.

— Благодарю тебя, Эндрия. Не только за соболезнования, а и за то, что назвала его не Дюком, а Гови.

Для Бренды он всегда был Гови, её дорогим Гови, а папка ВЕЙДЕР была его последней работой. Возможно, самой большой его работой. Вдруг Бренда решила пустить эти документы в действие, больше не откладывая. Она полезла рукой в сумку и вытянула оттуда коричневый конверт с написанным на нём печатными буквами именем Джулия.

— Ты можешь это подержать у себя для меня, милая? Только некоторое время? У меня срочные дела, а я не хочу брать это с собой.

Бренда ответила бы на любой вопрос Эндрии, но та их очевидно не имела. Лишь взяла пухленький конверт с каким-то сбитым с толку, вежливым выражением. И это было хорошо. Экономило время. Кроме того, таким образом, Эндрия оставалась не в курсе, а, следовательно, могла сохранить свой политический запал до нужного времени.

— С удовольствием, — согласилась Эндрия. — А теперь… извини, мне… мне лучше прилечь. Но я не собираюсь спать! — добавила она так, словно Бренда не согласилась с её намерениями. — Я услышу, когда ты вернёшься.

— Благодарю, — сказала Бренда. — Ты пьёшь соки?

— Галлонами. Занимайся своими делами, милая, я сохраню твой конверт.

Бренда хотела было ещё раз её поблагодарить, но третья выборная Честер Милла уже закрыла двери.

19

Под конец её разговора с Брендой у Эндрии начало бурлить в животе. Она сдерживалась, но это была борьба, которую ей случилось проиграть. Она ляпнула что-то о соках, посоветовала Бренде заниматься её делами и захлопнула двери перед лицом бедной женщины, а сама бегом бросилась в вонючую ванную комнату с родившимся глубоко в её горле булькотением урк-урк.

По дороге, в гостиной, рядом с диваном стоял приставной столик, и она, пробегая мимо него, кинула, не глядя туда, конверт. Конверт скользнул по полированной поверхности и за её краем завалился в тёмный промежуток между столиком и диваном.

В ванную Эндрия успела, но не к унитазу… что было и неплохо, поскольку тот уже был почти переполнен застоявшимися, вонючими выбросами, которых лишался её организм в течение прошлой ночи, которая показалась ей бесконечной. Вместо этого она наклонилась над раковиной и блевала, пока ей не начало казаться, что вот-вот у неё оторвётся пищевод и вывалится изо рта, ляпнув на забрызганный фарфор, ещё живой и пульсирующий.

Этого не случилось, но мир померк, заколыхался перед ней на высоких качелях, стремительно уменьшаясь, теряя материальность, и она покачнулась, стараясь не упасть в обморок. Почувствовав себя лучше, она медленно пошла по коридору на ватных ногах, проводя рукой по деревянной панели для равновесия. Она дрожала и слышала мятущийся стук своих зубов, ужасный звук, который она воспринимала, как ей казалось, не ушами, а зрительными нервами.

Ей даже не мечталось попробовать подняться на второй этаж, в спальню, вместо этого она направилась на заднюю веранду. На веранде должно было быть уже холодно в конце октября, но сегодня в воздухе стояла духота. Она не легла на старый шезлонг, а буквально упала в его затхлые, однако утешительные объятия.

«Через минуту я встану, — сказала она себе. — Достану последнюю бутылку „Поланд Спринг“ из холодильника и смою этот гадостный привкус у себя изо рт…»