Под куполом

— Моё присутствие сейчас нужно в полицейском участке. Там или чрезвычайная ситуация, или очередная катавасия, пока сам не увижу, не могу сказать. А тебе нужно спешить или в больницу, или в амбулаторию, мне так кажется. Там какие-то проблемы у преподобной Либби.

— Что? Что с ней случилось?

Со своих плотных норок его измерили холодные глаза Большого Джима:

— Я уверен, ты сам обо всём узнаешь. Не знаю, насколько правдивая эта история, но я уверен, ты её услышишь. Давай, катись, занимайся своей работой, юноша, и позволь мне заниматься моей.

Расти прошёл через коридор, и вышел из дома, у него стучало в висках. На западном горизонте передзакатное солнце давало своё помпезное кровавое шоу. Воздух почти полностью застыл, но нёс в себе тот самый дымный привкус. Сойдя с крыльца, Расти поднял палец и направил его на общественного служащего, который ждал, пока он покинет границу его частной территории, чтобы уже после этого ему, Ренни, покинуть её самому. Ренни насупился, увидев этот жест, но Расти не опустил палец.

— Никто не должен напоминать мне, чтобы я делал свою работу. Но дело с пропаном я тоже не оставлю без внимания. И если найду его в ненадлежащем месте, кому-то придётся выполнять вашу работу, выборный Ренни. Обещаю.

Большой Джим пренебрежительно махнул на него рукой.

— Убирайся прочь отсюда. Иди, работай.

11

В первые пятьдесят пять часов существования Купола судороги пережили более двух десятков детей. Некоторые случаи, как это было с дочерьми Эвереттов, были зафиксированы. Но большинство прошли незамеченными, а в следующие дни судорожная активность вообще быстро сошла на нет. Расти сравнивал это со слабым действием электричества, которое люди чувствовали, приближаясь к Куполу. Поначалу они переживали настоящий электрический разряд, от которого волосы на голове становилось дыбом, но потом большинство людей не ощущали вообще ничего. Словно они уже получили прививку.

— Ты хочешь сказать, что Купол — это что-то наподобие ветряной оспы? — переспросила его тогда Линда. — Пережил раз — и получил иммунитет на остаток жизни?

Дженнилл пережила два эпилептических припадка, и маленький мальчик по имени Норман Сойер тоже два, но в обоих случаях вторые судороги были более слабыми, чем первые и не сопровождались болтовнёй. Большинство детей, которых успел осмотреть Расти, подверглись только одному припадку, никаких последствий у них не прослеживалось.

Только двое взрослых имели судороги в первые пятьдесят пять часов. Оба случая случились вечером в понедельник, около заката солнца, и у обоих легко прослеживались причины.

У Фила Буши, он же Мастер, причина была почти полностью продуктом его собственного творчества. Приблизительно в то время, когда расставались Расти с Большим Джимом, Мастер Буши сидел на дворе перед складским сараем РНГХ, мечтательно глядя на вечернюю звезду (тут, неподалёку от места ракетного обстрела, небо было ещё тёмного пурпурного цвета, благодаря осадкам на Куполе), расслабленно держа в руке свою «кристальную» трубку. Его колбасило, но где-то уже на уровне ионосферы, словно за сотни миль отсюда. В тучах, которые невысоко плыли в этот чёртов вечер, он видел лицо своей матери, отца, деда, также он видел Сэмми и Малыша Уолтера.

Все тучи-лица кровоточили.

Когда у него начала дёргаться правая ступня, а потом в такт ей вступила и левая, он не обратил на это внимания. Подёргивание — неотъемлемая часть кумарей, каждый это знает. Но потом у него начали дрожать руки и трубка выпала в высокую траву (жёлтую, завядшую вследствие работы фабрики, которая находилась у него за спиной). Через мгновение уже и голова его начала дёргаться из стороны в сторону.

«Вот оно, — подумал он спокойно, даже немного облегчено. — Наконец-то и я перебрал. Умираю. Оно, наверное, и к лучшему».

Но он не откинулся и даже не упал в обморок. Он медленно скособочился, продолжая дёргаться, и в то же время смотрел, как в небе вырастает чёрный шарик. Он разросся до размера теннисного мячика, потом раздулась до волейбольного. Он не останавливался, пока не заполнил собой все красное небо.

«Конец света, — подумал он. — Так оно, вероятно, и к лучшему».

На мгновение ему показалось, что он ошибся, потому что вынырнули звезды. Только они были неправильного цвета. Они были розовыми. И тогда, о Господи, они начали падать вниз, оставляя за собой длинные розовые полосы.

А дальше пришёл огонь. Ревущая печь, словно кто-то открыл сокровенную заслонку и впустил ад на Честер Милл.

— Такие нам лакомства, — пробурчал он.

Прижатая к руке трубка прожигала ему кожу, ожог он увидит и почувствует позже. Он судорожно дёргался, лёжа в сухой траве, с выпученными белками на месте глаз, в которых отражалась ужасная вечерняя звезда.

— Наши хэллоуиновские лакомства. Сначала козни… а потом лакомства.

Из огня сложился лик, оранжевый вариант тех красных лиц, которые он видел в тучах, прежде чем его скорчило. Это был лик Иисуса. Иисус хмурился.

И говорил. Говорил с ним. Говорил ему, что ответственность за огонь лежит на нём. На нём. Огонь и… и…