Под кодовым названием «Эдельвейс»

Функель рванул дверцу машины и осатанело гаркнул, не жалея голосовых связок:

– Мюллер!

Обер-лейтенант и не пошевелился. Он продолжал дрыхнуть на заднем сиденье, укрытый с головой шинелью и закинув ноги на спинку переднего. Его блестящие сапоги вызывающе глядели прямо в глаза господина коменданта еще не стертыми, коваными подошвами.

– Ауфштеен, швайнкерль! – крикнуль Функель и, схватив полу шинели, резко дернул эту импровизированную накидку на себя.

«Встать, свиное рыло!» – перевел мысленно полицай.

Но Мюллер не спал…

Глаза его были широко раскрыты. В этих немигающих глазах стеклянным холодом застыл животный, смертельный ужас. Функель почувствовал, как его ноги-жерди вдруг задеревенели. По узкой спине сначала остро ударило морозом, а потом обдало противным потом.

– Ти затшем обманывайт меня? – недобрым, звенящим голосом тихо спросил он полицая, неторопливо вынимая парабеллум. Глаза его не обещали ничего хорошего, – Кто убиль обер-лейтенанта Мюллер? Ти стрилял?

Полицай опешил. Тяжелая челюсть его отвисла.

– О Господи, – глухо долетело из этого провала. – Герр комендант, – торопливо забормотал полицай, – никто никого не убивал и не стрелял ночью… Даю слово! Я лично видел, как господин обер-лейтенант изволили приехать сюда, потом вышли из машины и, еле держась на ногах, пересели на заднее сиденье… Там они и заснули…

– Ти авто подходиль?

– Подходил. И когда увидел, что герр обер-лейтенант улегся на заднем сиденье отдохнуть, я стал старательно охранять их благородный покой… Согласно вашему приказу, герр комендант!

– Ти сволочной штючка, Зазрой! Ти придумайт со мной шютка шютиль, да? – Долговязый Функель схватил небольшого по росту полицая за воротник и чуть ли не поволок к машине. – Смотреть! Што ти видель?

– Не может быть! – отшатнулся Зазроев от мертвых глаз Мюллера. – Я же своими глазами видел…

Он действительно видел, как обер-лейтенант, нетвердо ступая и едва переставляя ноги, перебрался на заднее сиденье. Он на самом деле некоторое время наблюдал, как Мюллер неловко и пьяно возился там, укладываясь спать. Он точно знал, что на спинке переднего сиденья торчат ноги почивающего начальства. Проворной и быстрой тени, которая метнулась в темень с противоположной стороны машины, он не заметил…

– Сдавайт оружие! – Комендант сорвал с плеча перепуганного полицая винтовку. – Садись в мой «опель». Будешь рассказывайт в слюжба безопасности. Ферштест ду? Ганс! – крикнул он своему водителю по-немецки. – Поведешь за мной машину покойного бедняги Мюллера.

Во дворе дома СД Функель с досадой приметил вездесущего рыжего Вилли Майера. Дело не в том, что излишне веселый помощник Хейниша чем-то раздражал коменданта или совал нос не в свое дело, мешая достойно исполнять другим свой высокий долг перед «тысячелетним рейхом» и лично фюрером. Нет, этой служебной чертой чиновничьей проныры Майер не отличался. Просто Функель не сообразил привести убитого Мюллера в более-менее пристойный вид, и сейчас, как и раньше, сапоги мертвого по-прежнему красовались еще не стоптанными подошвами рядом с озабоченным лицом шофера Ганса. Досадно, но уже ничего путного не сделаешь. А Вилли Майер легкой пружинистой походкой быстро направился к ним, глядя именно на сапоги Мюллера, безусловно, неуместные в качестве развлекательного зрелища.

– Что случилось? – спросил он Функеля, забыв произнести утреннее «гутен морген» или «хайль».

– Сами взгляните, – брезгливо ответил тот. Майер окинул машину взглядом и сразу же поинтересовался:

– И кто же его?

Функель, успевший вылезти из машины, лишь пожал плечами.

Майер открыл дверцу и, согнувшись, полез к застывшему Мюллеру. Пристрелили обер-лейтенанта в спину, но вокруг окровавленного отверстия порохового нагару не было. А если это так, что точно может установить лишь экспертиза, то стреляли не в упор и, значит, убийство произошло не в машине. На полу авто лежали раздавленная кем-то фуражка убитого и шинель, которая сползла во время поездки. Майер подхватил ее, чтобы прикрыть безразличного теперь к его заботам обер-лейтенанта, и тут из кармана выпали прекрасные, великолепной работы перчатки. Майер снова мимоходом обратил внимание на их изысканность, и ему вспомнилось, как позапрошлым вечером Мюллер чуть ли не перед каждым хвалился французским коньяком «Мартель» высшего качества и ананасами, а также вот этими перчатками, которые ему прислала из оккупированного Парижа некая Эльза, обеспеченная дочка юнкера-богача из Восточной Пруссии. «Мартелы, – для всех моих друзей! – лез с бутылками охмелевший Мюллер. – Девичье внимание и ласка – только для меня!» Похвалялся, бедняга, после войны жениться на Эльзе, а повенчался с костлявой… Но выпитые бутылки исправно оставлял повсюду, в любой компании…

– Вам, гауптман, стоит лично доложить Хейпишу об убийстве Мюллера, – посоветовал Майер. – Будет плохо, если доложит кто-нибудь другой. А так все выйдет удачно – вы, насколько я понимаю, пожалуй, первым оказались на месте преступления.