Под кодовым названием «Эдельвейс»

С ее пистолетом Вилли отправился в соседнюю комнату, куда сразу же торопливо прикатилась пивная бочка по фамилии Кеслер. Неужели подозрение так сильно? Но ведь следствие по делу Мюллера закончено. Она собственноручно печатала отчет Хейниша его шефу оберфюреру СС Корземану. Вилли возвратился минут через тридцать и с почтительным поклоном поднес ей ухоженный пистолет, словно дарил цветы.

— Кристина, неужели вы до сих пор ни разу не стреляли из этой чудесной игрушки?

— Пока что не было случая…

В столову. ю ввалилась галдящая группа новоприбывших.

— Мне пора, Вилли, — встала Кристина из–за стола. — Сегодня здесь слишком шумно…

— Вместе, фрейлейн, только вместе! Надо же кому–то охранять вас от боевых действий закаленных фронтовиков.

Конечно, он был прав. Беззастенчивые лапищи хмельных юбочников повисали в воздухе на полдороге, когда глаза натыкались на черный эсэсовский мундир Майера.

— Фрейлейн Кристина! — заорал кто–то в шумной компании.

Она обернулась. С бокалом в руке ее радостно приветствовал знакомый связной офицер из штаба Клейста обер — лейтенант Шютце.

— Прошу к нам! — перекричал он шум.

«Может, подойти? — мелькнула мысль, — Шютце много знает…»

Однако застыла на месте и побледнела: сосед Шютце — гауптман — дружески обнял обер — лейтенанта и что–то зашептал ему. Не этот обычный эпизод, а взлелеянное в девичьих глазах лицо гауптмана заставило по — сумасшедшему заколотиться сердце и лишило ноги сил, сделало их ватными. Костя?.. Невозможно… Но разве могла она спутать это знакомое до последней черточки лицо с чьим–то другим?.. И разве мог ее Костя надеть немецкий мундир?.. Предал?.. Он же — Хартлинг, полунемец, фольксдойче… Если предал, то добровольно: звание гауптмана — высокое, она сама до сих пор ходит без знаков различия… Она сама?.. Она сама — в эсэсовской форме… Костя решит: изменница…

— Что с вами, фрейлейн? — спросил Майер, — Вам плохо?

— Да… Слишком накурено… Душно…

— Идемте на воздух! Шютце обойдется и без вас…

Кристина почувствовала — Майер искренне оберегал ее от залетных кавалеров.

На улице не по сезону мела метель, неприятно лепила в лицо снегом. Изменчивая погода. Когда входили в столовую, светило и грело солнце. Да и сейчас вся эта метель, кажется, быстро минет — просто с гор на город наползла случайная туча. А там, в горах, коромыслом повисла редкая в эту пору радуга. Есть примета: увидеть снеговую радугу — к счастью. Но Костя — и вдруг в немецком мундире?.. Хорошо, что Мокрый снег скрывал ее непрошеные слезы.

— Все зто на беду, — вдруг выпалил Вилли. — На новую беду…

— Вы о чем? — всполошилась Кристина. Ей показалось неимоверное — Майер умеет читать мысли. Или, может, это ее сердце разрывалось и плакало вслух?..

— Об этом, — кивнул Вилли головой в сторону колонны войск, которая выворачивала из–за угла на улицу.

Солдаты шли, зябко сгорбившись, со злыми, застывшими, синими от холода лицами, месили сапогами грязь с тупой, безразличной обреченностью. Война изменилась… Смерть неумолимо и неутомимо глотала дивизии и корпуса…

— Идут зарабатывать кресты, — добавил Майер. — Преимущественно — кладбищенские.

— Да вы что, Вилли?

— Вас удивляют мои слова, Кристина?

— Еще бы! Вы, офицер Великогермании, войска которой преодолевают уже Кавказские горы, и вдруг…

— Пораженческие настроения, вы хотели сказать?

— Откровенно — да! Столько побед…

— И ни одной Победы, победы с большой буквы, Кристина… Да, мы дошли до Кавказских гор. Это верно. А дальше что? — Он грустно задумался. — У нашего Клейста что–то не клеится под Владикавказом… Это может стать началом нашего поражения. Садитесь в машину, хватит торчать под завирухой. — А уже в машине он сказал с кислым выражением лица, что так не было похоже на веселого и неунывающего Вилли Майера: — Война длится уже второй год, и я все чаще спрашиваю: «Победа, где ты?»

— И вы не боитесь говорить об этом?

— Только вам, Кристина…

— А если я доложу об этом Хейнишу?

— Вы? Зачем это вам? Вам мало двух трупов, фрейлейн?

Он уставился на нее потемневшими, повитыми печалью глазами. Кристина похолодела.

— Вилли! Вы удивительный человек… И, наверное, чудак…

— С детства в чудаках хожу. Но не жалею.

От женщины я хочу светлого, как сама жизнь, счастья. Счастья — или совсем ничего. Но света нет, есть сумерки к ночи тотальной гибели… Любите ли вы Вагнера? Помните его траур в «Смерти богов»?

Он неожиданно остановил машину. Вышел и подошел к другой машине, возле которой растерянно возился молоденький ефрейтор.

— Что случилось, Лютке? — спросил Майер, — Гауптман в столовой, а ты с машиной здесь. Почему?

— Б — б–бензин — ну… н — н–не…

— Хорошо, хорошо, я понял. Это я виноват, что сразу не подумал. Вот по этим талонам, — он вытащил их из кармана, — ты сможешь получать бензин в любой военной или хозяйственной части. А пока что возьми у меня в багажнике запасную канистру.

— С — с–пас…

— Меньше разговоров, Лютке! Я спешу.

Когда они снова поехали, Кристина спросила, скорее лишь для того, чтобы Майер не вернулся к прежнему разговору:

— Это наш новый шофер? Я его еще не видела.