Под Южным крестом

Хотя Фрикэ, как чистокровный парижанин, не имел ни одного предка гасконца, но его смелое утверждение легко могло показаться невозможнейшим хвастовством. При всей своей вере в изобретательность парижанина Пьер де Галь просто опешил, услыхав слова: «мы завтра едем в Суматру».

Эта фраза так подействовала на почтенного моряка, что он несколько раз повторил ее себе на сон грядущий, стараясь понять, не было ли тут какого-нибудь иносказания. Но нет, смысл был ясен, слова могли значить только то, что значили:

«Завтра… мы едем… в Суматру».

— Завтра… Не через неделю, не через месяц, а именно завтра… И не в Китай, не в Америку, а в Суматру. Так сказал Фрикэ, а если он сказал, то, значит, так и будет. А ведь мы находимся в хижине у дикарей на тысячу метров выше уровня моря. За душой у нас двенадцать голландских франков, одежды — два таможенных мундира. Наконец, со здешними властями мы в ссоре и, как только сунемся в город, будем немедленно арестованы. Но… Фрикэ так сказал, а он на ветер слов не бросает. Может быть, он и сыграет какую-нибудь шутку с этими макаками. Что толку думать об этом… зачем? Утро вечера мудренее. Лучше спать.

Большинство моряков приучаются засыпать в любое время и при каких угодно обстоятельствах. Пьер закрыл глаза, перестал думать, — и вскоре звучный храп возвестил, что патентованный боцман переселился в область грез.

Засевшая в голову мысль отпечаталась, однако, в его сознании. Он всю ночь видел во сне воздухоплавательные снаряды, подводные лодки и ручных китов, на спине у которых он плавал по морю в специально устроенной беседке.

Его разбудил голос Фрикэ.

— Ну, ну! Вставай, — кричал тот изо всей мочи. — Да ну же, поворачивайся! Давно уже день, сам посмотри.

Дверь растворилась, и в их скромное убежище весело ворвался солнечный луч.

Кит, на котором гарцевал во сне Пьер, разом исчез. Моряк открыл глаза, безобразно выругался и подпрыгнул, как на пружине, сжав кулаки и приняв угрожающую позу.

— Гром и молния! Знать, здесь вся страна населена одними таможенными! Ну что ж! Ну, подходи! Ну!

Таможенный разразился смехом и сделал антраша, какому позавидовал бы любой артист балетной труппы. Тут только Пьер узнал Фрикэ, переодетого до неузнаваемости. На нем была полная форма португальского таможенного ведомства: темно-зеленый мундир, кепи с назатыльником, кожаный пояс и сабля; к довершению всего, он загримировался при помощи краски, добытой у гостеприимных дикарей, и так искусно, что выглядел настоящим чиновником.

— Ну, матрос, как ты считаешь? .. Хорошо я переоделся? Если даже ты обманулся, то разве не могу я безопасно идти в таком виде в город?

— Ничего не понимаю. Нет, я никогда не видал ничего подобного. О плут из плутов!

— Теперь твоя очередь. Надевай другой мундир — и в путь. Нельзя терять времени.

— Что выдумал! Хорошо я буду во всем этом! Ни дать, ни взять… музыкант из пожарной команды.

— Вовсе нет, ты будешь очень хорош с бородой, небритой три месяца. Ты будешь настоящий таможенный старого закала… шершавый, лохматый, не в обиду будет тебе сказано.

— Нечего делать, надо переодеваться.

— Иначе нельзя. От этого зависит наше спасение.

— А если мы встретимся… с другими таможенными, с настоящими?

— Не бойся. В населенных местах мы покажемся не раньше вечера. Кроме того, раз мы достигнем рейда, то будем в безопасности.

Разговаривая, Пьер неохотно натягивал на себя мундир. Когда все было готово, бравый матрос обрел поистине грозную наружность, так что Фрикэ почти не пришлось его подмалевывать.

— Что, если бы меня увидали в таком виде мои старые товарищи с «Молнии! » — бурчал Пьер. — Они приняли бы меня за попугая.

— Тем лучше. Значит, переодевание очень удачно. Так… хорошо. Остается проститься с хозяевами и на рейд. Нам достаточно оглядеть местность с птичьего полета. Ошибиться нельзя.

Оба друга и Виктор крепко пожали руки добрым тиморцам и медленно пошли из деревни. Провизии у них было на два дня, и состояла она из пшеничных лепешек, но этого было пока достаточно и не тяжело нести.

Решительный момент был недалек, и Фрикэ решил разъяснить своему другу опасность, на которую они шли.

— Пойми, — сказал он, — мы рискуем жизнью.

— Вот новость! — ответил Пьер. — Рисковать жизнью вошло у нас в привычку со времени отъезда из Макао.

— Я говорю это для очистки совести, чтобы ты на меня не пенял, если придется сложить буйные головы.

— Одна моя хорошая знакомая и отличная кухарка говорит, что, не разбив яиц, нельзя сделать яичницы, а она свое дело знает.

— Я с ней полностью согласен.

— Я тоже. Постараемся не играть роль яиц… вот и все. А что касается переделки, так это нам не впервой: мы в разных бывали и ничем нас не удивить.

— И опасность, вероятно, не так велика, как нам кажется.

— Конечно. Точно так же непривычные люди считают Бог знает чем переезд от Калэ до Дувра, а когда отправляются в Алжир, то пишут завещание. А ведь они нисколько не думают об опасностях, грозящих им каждую минуту, например, о взрыве газа, о несчастных случаях на улице, о падении домов и тому подобном.