Под чужим небом

— Умереть, умереть, — проворчал Казаринов и, очевидно, чтобы скрыть волнение, торопливо вышел. Вскоре вернулся, в руках у него была початая бутылка коньяка.

— Выпьем за жизнь, Ермак Дионисович. Поздравь старика — нынче мне стукнуло шестьдесят.

— Поздравляю, Михаил Иванович, от всего сердца. И еще: за скорое возвращение на родную землю! Да, с меня тоже полагается. Вчера официально объявили, что мне присвоено звание поручика, и по должности повышен. Теперь я старший помощник начальника отделения. Генерал Янагита сдержал свое обещание.

Они выпили и дружески обнялись. Долгая жизнь в чужой стране и опасная работа роднят людей.

XI

Накануне нового года Таров получил командировочное предписание. Его опять вызывал атаман Семенов. На этот раз встреча была назначена в Чанчуне, переименованном японцами в Синьцзян — «Новая столица». Там размещался штаб Квантунской армии, там находилась резиденция Пу И — императора марионеточного государства Маньчжоу-Го.

Ермак Дионисович выехал из Харбина первым утренним поездом и около четырех часов пополудни уже был в Синьцзяне. Он не спеша вышел на привокзальную площадь, мокрую от снега, который падал хлопьями и тут же таял, огляделся. Справа под брезентовым тентом жались рикши, подпрыгивали, чтобы согреться. Чуть подальше стояли извозчики.

Ермак Дионисович подошел к бородачу, картинно восседавшему на козлах, и по-русски спросил, свободен ли. Извозчик засуетился, должно быть, польщенный тем, что господин японский офицер обратился к нему на его родном языке. Он низко кланялся и приговаривал: «С превеликим удовольствием, ваше благородие», «с превеликим удовольствием», «с превеликим...»

Таров назвал адрес. Извозчик пошевелил вожжами, почмокал губами, и гнедая кобылка резво побежала, цокая подковами по булыжной мостовой.

— Откуда родом-то, отец?

— Мы-то? Мы — волгари, ваше благородие, — ответил извозчик, не оборачиваясь.

— Давно живете здесь?

— Мы-то? Почитай полвека. Сперва дорогу строил, много нашего брата было тут. А потом вот свое дело завел...

— Семья большая?

— Сам, старуха и дочка. — Старик по-сибирски сделал ударение на последнем слоге. Видимо, здесь уже усвоил такое произношение. — Она у нас хворая, умишком слабая... Божье наказание...

— Трудно, наверно, живется?

Извозчик обернулся и долго смотрел из-под рыжих мохнатых бровей на необычного офицера.

— По пословице, ваше благородие: служил три лета, выслужил три репы — а красной ни одной! Концы с концами сводим... Покойный отец, бывало, наказывал: помни, сынок, главные дела жизни: молись, терпи, работай. Стараюсь исполнять родителев совет.

Разговор с извозчиком натолкнул на размышления о том, какие изменения произошли среди эмигрантов за время его десятилетнего отсутствия. Он вспоминал о встречах со знакомыми по белой армии, о беседах с Рыжухиным. Ему показалось, что былая враждебность к Советскому Союзу как бы притупилась, уступила место сочувствию. Кое-кто, особенно рядовые семеновские солдаты, откровенно, не стесняясь, высказывали гордость за свою родину и даже готовность принять участие в боях с фашистами. По слухам, в Харбине возникли союзы за возвращение на Родину. Раньше этого не было. За хитрыми присказками тоже чувствовалась невысказанная тоска по родным краям...

Остановились возле красивого двухэтажного здания. Таров, тронутый бесхитростным рассказом извозчика, протянул ему бумажку в десять даянов и отказался от сдачи. Эта сумма значительно превышала стоимость проезда. Старик был ошеломлен. Он не мог сдвинуться с места и беспрерывно кланялся, пока Ермак Дионисович не скрылся за массивными дверями подъезда.

Здание, как выяснилось, принадлежало Квантунской армии. В нем была гостиница для офицеров.

Стоящий в вестибюле постовой небрежно взглянул на документы Тарова и показал, как пройти к администратору. Пожилой унтер-офицер-администратор Ямото — с широким болезненным лицом безучастно выслушал объяснение Тарова и провел в одноместный номер на первом этаже.

Вечером Ермак Дионисович дважды поднимался к Семенову, но комната генерала была закрыта. Таров принял ванну и рано лег в постель: читать было нечего, выходить на мокрый снег не хотелось.

Встретились назавтра. Генерал приветливо поздоровался с Таровым, поздравил с присвоением офицерского звания, предложил сесть. Но от внимания Тарова не ускользнуло: Семенов был не в настроении, беспричинно хмурился, тяжело шагал по скрипящему паркету.

— Как доехал? Устроился?

— Все в порядке, ваше превосходительство, — отвечал Ермак Дионисович, продолжая стоять навытяжку.

— Не сдержал слова Янагита, — сказал Семенов, покачав головой. — Обещал капитана, а присвоил поручика.

— Благодарю вас, ваше превосходительство.

— А ты не снимал бы нашу форму. Ты же капитан русской армии.

— Не хочется быть белой вороной.

— Тоже верно. Ну, садись, рассказывай.

— Вроде ничего нового нет, — сказал Таров, — опускаясь в глубокое кожаное кресло, напротив генерала. Он с нетерпением ждал, когда Семенов сообщит о цели вызова в Синьцзян.

— Ты мне вот о чем расскажи: какое настроение у твоих коллег. Готовы ли они к войне с большевиками?