Под чужим небом

— Ладно, давай употребим по рюмке смирновской, чтобы на душе не свербило.

— Сто лет не пил такую. Откройте секрет, ваше превосходительство, где продают?

— Были бы деньги — здесь можно все достать, хоть черта с рогами.

— Однако, и шорта можно хушать, был бы жирным, — произнес Таров с бурятским акцентом слова старого анекдота.

Семенов хохотал до слез.

— Давно не слышал родного наречия. Аж под ложечкой защекотало, — сказал он, утирая платком глаза и губы.

После чая вышли в сад и уселись в тростниковые шезлонги, под высоким кустом сакуры[9].

На вскопанной земле между деревьями хлопотал скворец. Он часто поднимал голову и опасливо поглядывал на людей.

— Как сейчас относятся в России к тем, кто служил в белой армии? — спросил генерал. Он плюнул на сигарету и швырнул ее в траву. Скворец вспорхнул.

— Как вам сказать? Пожалуй, отношение становится более терпимым. Я встречал офицеров, которые занимают солидные должности в советских учреждениях. В печати же по-прежнему клеймят и почем зря костерят Врангеля, Юденича, Деникина, Колчака и Семенова, конечно.

— Всех под одну гребенку?

Таров пересказал содержание романа «Семейщина» Ильи Чернева, назвал появившиеся в последние годы публицистические книги, в которых показываются кровавые дела Семенова и его войска.

— Ну и что, верят?

— Чужая душа — потемки, — уклончиво ответил Ермак Дионисович. — Читают...

Они подолгу разговаривали каждый день. Семенов не торопился с расспросами. Он, должно быть, полагал, что непринужденная беседа полнее раскрывает истину, чем полуофициальные ответы на вопросы. Чаще все-таки возвращался к выяснению условий жизни в колхозах. Сам выходец из казачьей станицы, Семенов главную ставку в своих планах делал на крестьянство.

Неприязни к японцам прямо он не высказывал, но по отдельным репликам можно было понять, что между атаманом и его шефами есть какие-то трения. Таров решил при случае использовать его для того, чтобы объяснить свою службу в ЯВМ, которой Семенов, кажется, был не очень доволен.

На четвертый или пятый день пребывания Тарова в Дайрене Семенов, наконец, открыл свою сокровенную идею. Они сидели в беседке на берегу моря. Щедро палило южное солнце. Легкая рябь искрилась солнечными бликами.

— Я хочу предложить свою помощь Советам в разгроме фашизма, — проговорил Семенов. Он не отвел взгляда от рыбацких лодок, но в тоне, каким были сказаны эти слова, чувствовались фальшь и хитрость.

— Не понимаю, ваше превосходительство, — сказал Таров, прикидываясь простачком.

— Я могу послать войска: тысяч триста сабель и штыков.

— Триста тысяч!?

— Поскребем по сусекам — наберем. В Китае, Японии, Корее — по всей земле.

— Это что же, троянский конь?

— Ишь ты, какой догадливый! Хотя бы и так. Чешских легионеров было тридцать тысяч, а они контролировали всю Сибирь и весь Дальний Восток. А мы двинем триста тысяч, на месте обрастем, как снежный ком... Как думаешь, студент?

— Не поверят, однако, не примут.

— Попытка не пытка. Не примут, шум подымем: большевики преградили путь русскому войску, горящему желанием бить фашистов. Полагаю, акции наши повысятся...

— Перед кем?

— Перед общественным мнением, в кругах эмиграции.

— А что скажут наши друзья японцы?

— От них у меня нет секретов.

Семенов скрыл от Тарова, что такое использование белых войск являлось составной частью плана «Кон-Току-Эн», — «Особые маневры Квантунской армии» — планы нападения на Советский Союз, разработанного японским генеральным штабом в середине сорок первого года с его участием.

В течение дня Семенов много раз возвращался к этому разговору. Он размышлял вслух о том, как растянуть войска на тысячи километров: как они по его сигналу захватят власть на местах, проведут мобилизацию...

— На востоке выступит Япония. Образуется второй фронт. Советы не выдержат, и большевистская империя рухнет... — говорил атаман, потирая от удовольствия руки.

Таров слушал и удивлялся. «Должно быть, ненависть и мстительные желания затмили рассудок генерала, — думал он, — лишили восприятия реальных возможностей».

— Ну, как идея, студент? — спросил Семенов, протягивая сигареты.

— Идея гениальная, ваше превосходительство. Да поможет нам бог...

В день отъезда Таьова генерал был особенно предупредителен: не отпускал от себя ни на шаг, распорядился о деньгах и продуктах на дорогу, угощал водкой.

— Спасибо, капитан. Ты меня свозил на родину. Не льстишь, не лебезишь — это хорошо. Возвращайся ко мне на службу, а? — говорил он, заглядывая в глаза Тарову.

— Благодарю за отеческую ласку, ваше превосходительство. Я и сам думал об этом, хотел попроситься. Потом, пораскинув скудным умишком, решил: в ЯВМ тоже полезно иметь вам свои глаза и уши...

— Однако верно. Ох, и хитер же ты!

— Вот должность у меня не очень подходящая, — Таров ткнул указательным пальцем в унтер-офицерский погон. — Да стеллажи белый свет застят...

— Я поговорю с генералом Янагитой. Не гоже капитану русской армии ходить при лычках.

Семенов тепло попрощался с Таровым, поручил Прокопию проводить гостя на вокзал и не возвращаться, пока не отойдет поезд.