Под чужим именем

– С добрым утром, пидор, – осклабился Сыч, как заправский николаевский городовой пригладив туда-сюда указательным пальцем колючие, рыжие от табака усы. – Как спалось? Кошмарики не беспокоили?! Черти?! Бесы?! Вурдалаки?!

– Я не понима… – гнусаво промычав, попытался встать Тюря, но кряжистая длань Сыча не дала ему закончить – схватила за подбородок, сдавила челюсть, словно тисками, и запрокинула продолговатую голову назад, больно стукнув Тюрю затылком о стену.

– Сейчас поймешь, сука! – угрожающе прошипел бандит. – Кстати, привет тебе. От Клеща с Бычей. С того света. Скоро ты к ним присоединишься. Но сначала ответишь мне на один вопрос. Кто еще из семьи, кроме вас троих, ссученный?! Расколешься быстро – сдохнешь легко. Вздумаешь бузить – будешь отходить к рогатому долго и мучительно. Сначала я отрежу тебе все пальцы и уши, а затем посажу в подвал, где тебя, кусок за куском, начнут заживо жрать голодные крысы! Так что выбирай, Тюря, что для тебя лучше… Ну? Язык проглотил, падло?! Я жду!!!

В сузившихся зрачках Тюри появилось и застыло, словно замерзнув, без труда расшифрованное всеми присутствующими выражение полного и окончательного осмысления ситуации. Дерьмовой ситуации, гнилой. Безвыходной. И умудренный опытом Сыч, и впервые ввязавшийся в бандитскую разборку Слава, и, кажется, даже кабатчик Еремей поняли: такой не расколется. Хоть по живому выпотроши, вывалив на колени исходящие горячим парком кишки. Бесполезняк. Тюря не был фраером. Он был уркой идейным. Про таких, как он, мусора говорят: «босяк по жизни». По призванию. По натуре. По сложившемуся раз и навсегда в далеком сопливом детстве, в грязных проходных дворах на Лиговке складу характера. Такого на испуг не взять, даже прижав к горлу холодную сталь бандитской «выкидухи». Он знал, на что шел, и знал, что с ним сделают верные вору кореша, если план устранения засидевшегося на троне старого наркомана не выгорит.

Поэтому ни Аркадий Петрович, ни сам Слава особо не удивились, когда Тюря, смачно шмыгнув и набрав полный рот соплей, харкнул Сычу на рубашку, оскалился и прошипел, словно попавший в капкан ядовитый змей:

– Поиграй на моей кожаной флейте, бля. И сглотни киселек.

По влажному от пота лицу Сыча прошла судорога. Видимо, никто и никогда еще не говорил усатому такие обидные слова. А если и говорил, то сильно жалел потом о не в меру длинном языке. До тех пор, пока оставался жив. Не слишком долго. Что именно случится сразу вслед за «последним словом» изменника, Слава понял сразу. И не ошибся.

Толкнув финальную речь, блондин Тюря прожил на свете секунд десять-пятнадцать. Ровно столько понадобилось Аркадию Петровичу, чтобы шумно перевести дыхание, быстро, но не без некой едва уловимой вальяжной основательности обхватить голову бывшего кореша за затылок, а открытой ладонью второй руки нанести короткий удар в выступающий подбородок, справа налево. Звук ломаемой человеческой шеи напомнил Славе слегка приглушенный хруст переломанного пополам чертежного карандаша. Шея Тюри выгнулась как у тряпичной куклы, голова упала набок, почти прислонившись щекой к собственному плечу. Зрелище было мерзким.

Побледневший, как снег, кабатчик громко икнул, пошатнулся и, ища опору, схватился рукой за стенку. Однако то, что произошло в следующую секунду, заставило его сначала мелко вздрогнуть, затем конвульсивно дернуться, резко перегнуться пополам и с протяжным ревом выблевать содержимое своего желудка на пол кабинета.

Свернув обидчику шею и тем отправив его к дьяволу, вслед за купающимися в адской смоле Клещом и Бычей, Сыч отнюдь не успокоился. Слишком велика оказалась клокочущая в нем злость. Скрипя зубами, угрюмый усач быстрым и точным ударом вонзил в глаза изменника растопыренные пальцы, до половины утопив их в чавкающем скользком месиве, в которое моментально превратились Тюрины зенки.

– Это тебе за флейту, падло, – хрипло процедил Сыч, прежде чем вытащить пальцы из глазниц и медленно, очень медленно и тщательно обтереть их о рубашку мертвеца. На это у него ушло не менее минуты. Только убедившись, что все чисто, Аркадий Петрович со вздохом поднялся с корточек, на которых сидел все это время, бросил тяжелый взгляд на мучающегося желудочными спазмами, обеими ладонями закрывшего рот дрожащего толстяка, подошел, похлопал его по затылку, после чего обернулся к Корсаку и спокойно, деловито сказал:

– На дворе ночь. Нас, считай, только трое в теме. Ветер пьян вхламину, пусть спит… Гангрена, бог даст, о себе и гостях позаботится. На худой конец, схоронится до поры. Мой пацан предупредит мужиков, к утру все будут знать. Субботин, пес поганый, постарается не поднимать шухер, но на всякий случай мы с тобой, Славка, должны прямо сейчас от греха подальше свезти всех трех жмуров до болота. Грузовик сможешь вести? Я сам к шоферскому делу ни с какого бока…

– Попробую. Кто такой этот Субботин? – угрюмо кивнув, спросил Корсак.