— Ага. И что же я им буду рассказывать? Как ходил в разведку? Как замерзал на морозе и захлебывался в грязи? Да?…Как открывал трофейные консервы ножом, которым до этого убил фрица, и которые у него же в сумке нашел… как особисты шли сзади штрафбата и по ним палили? Что? — Он уже не говорил, он шипел и хрипел сдавленным горлом…— Или мне им преподать, как с деревянной палкой бороться с танками? А?! Или мне им преподать науку выхода из окружения, когда свои драпают с такой скоростью, что их догнать невозможно? Что? Ты что-нибудь видела? Ты видела когда-нибудь, как от человека, с которым только что разговаривал, остался один сапог… и все… а генералов ты видела, которые "брали высотку", чтобы отрапортовать, что взяли, а она и не нужна никому была ни на… а там мои друзья под этой высоткой теперь навсегда… это им рассказать, деткам? — Он не мог остановиться. Наташа не на шутку напуганная жалела, что завела такой разговор. Она не подозревала, что он может быть таким, и теперь понимала, что все, кто "оттуда" вернулся, никогда уже не будут нормальными. А Слава не мог успокоиться, он, покачиваясь и больше обычного, припадая на одну ногу, метался по комнате и шопотом уже доказывал ей, на мгновение приостанавливаясь, — Я убежал оттуда, убежал! Понимаешь? Я не хочу, чтобы меня расспрашивали, я не хочу, чтобы меня награждали и вспоминали, что я делал и называли то героем, то инвалидом, то участником, я не хочу больше о войне… потому что нечем гордиться… потому что… потому что…— он вдруг стих, сел на стул и уронил голову на руки, поставленные локтями на колени…— я думал, что освобожусь от этого, если все сброшу на бумагу…— заговорил он после долгой паузы, напрасно… еще хуже стало… потому что каждая твоя строчка, как ребенок… и не бросишь его на произвол судьбы… ты же сама об этом хлопочешь…— он вдруг улыбнулся и подошел к Наташе…— Я ж тебя предупреждал, а ты не поверила мне… может, другие не так все воспринимают… прости, пожалуйста, прости… давай отложим этот разговор…
— Давай, — согласилась Наташа, — вот Олька родится, тогда у нее сам спрсишь, где кому лучше…
— Я тебе сейчас объясню все… Ты умная… ты… ты знаешь… любовь бывает один раз в жизни… второй раз тоже можно полюбить, но он уже второй, понимаешь… а та, которую полюбил, уже не может исчезнуть… и второй раз, когда это случается, а первой уже нет, то все от первой на вторую переходит — само… от ненависти забыть нельзя… от любви забыть — невозможно… понимаешь?…
— Я чувствую… а понимаю… не очень…
— Ну, как тебе сказать… еще вот… видишь — слов не хватает… я наверное, поэтому в стихи и прячусь — там проще обобщать, а чтобы тебе рассказать — нужны детали, а умения не хватает… или сердца… не знаю… я кругом самоучка… ни специальности, ни образования, ни культуры… у меня был учитель… Петр Михайлович… не знаю, где он теперь… найти хотел — не получилось… на том месте, где мы жили в колонии, нашел только одного старика, который вроде его помнит, а что толку… ни следов… ни… ничего… они так выкорчевывали все, что даже место не определишь… и хоронили так же, что на могилку не придешь, не поплачешь… чтобы больше трех не собирались, понимаешь…
— Ничего я не понимаю… ты совсем свихнулся… так я тебя опять потеряю, а мне никак нельзя без тебя, понимаешь… я же всю жизнь тебя ждала…
— Я понимаю. Только мне сказать…— некому. Даже бумаге боюсь. Раньше на фронте — ничего не боялся. Теперь боюсь. Я поэтому и от тебя бегал. Думаешь мне дома не хочется? А каково?.. Ты знаешь… нет, лучше тебе не знать… чем меньше знаешь, тем легче удар держать… а когда терять некого, жить легче…
— Эх, ты… воин… герой… это я понимаю. А когда защитить некому и ждать некого — вообще лучше не жить. Ни легко. Ни трудно. Вообще…
Зачем? Ты об этом думал? Или ты по-другому устроен… с автоматом спать хотел всю жизнь… а что напоследок вспомнишь…
— Напоследок я вспомню, как Петр Михайлович… ну, учитель мой… да ладно… у него там, в тетради, фраза одна была. Я ее наизусть знаю. Один раз всего перечитал. "Каждый имеет право на жизнь. Но в жизни бывает такой момент, когда это право не совпадает с желанием. Только инстинкт удерживает нас на той грани, через которую переступит каждый, но день этот определяется одним лишь Б-гом".