Под белым орлом

У дверец кареты, запряжённой шестерней, ехал адъютант императрицы Римский-Корсаков, молодой человек двадцати двух лет в богатом полковничьем мундире, верхом на фыркающем коне золотисто-рыжей масти. Он отличался атлетической фигурой и выдающейся мужской красотою и имел типичное славянское лицо. Этот красивый всадник осматривался кругом с надменным, вызывающим видом, как будто хотел своей миной и осанкой показать, что он, любимец всемогущей императрицы, считает себя выше кого бы то ни было и, не обращая внимания на благосклонность своей повелительницы, имеет право позволять себе всё.

Феликс Потоцкий подскакал к экипажу и с конфедераткой в руке наклонился к шее своей лошади.

— Я очень рада, граф Потоцкий, — сказала Екатерина Алексеевна своим ясным, благозвучным голосом, — что вы первый приветствуете меня здесь; я почти могла ожидать этого, так как знаю через князя Репнина, что вы составляете одну из самых твёрдых опор порядка в государстве моего высокого друга, короля Станислава.

— Порядком и миром моё отечество обязано вам, ваше императорское величество, — ответил Потоцкий, проворно оглянувшись назад с целью убедиться, что поблизости пока ещё нет никого другого, — поэтому моя полная любви благодарность принадлежит защитнице моего отечества, как моё восхищение — великой государыне, управляющей судьбами Европы.

Екатерина Алексеевна поблагодарила его с милостивой улыбкой и потом поклонилась маршалу Сосновскому, подъехавшему к экипажу верхом со своей дочерью.

— Вас я также ожидала увидеть между первыми из своих друзей, граф Сосновский, — сказала императрица. — Если я не ошибаюсь, в лице вашей спутницы я приветствую вашу дочь, о красоте и грации которой наслышалась очень много, но конечно, — прибавила она с любезной улыбкой, — действительность превзошла светскую молву.

— Я не мог упустить случай привезти сюда свою дочь, — ответил Сосновский, — чтобы научить её восхищаться высоким примером и образцом её пола, а вместе с тем повелительницей, превосходящей всех монархов Европы.

Людовика потупила голову, чтобы скрыть краску досады и стыда, залившую её лицо при словах отца.

Императрица снова приветливо кивнула ей, после чего обратилась к прочим польским магнатам, приблизившимся к её экипажу.

Феликс Потоцкий, опередив экипаж императрицы, поскакал обратно к городу, чтобы отправиться в Янчинский дворец в сопровождении своей свиты. Екатерина Алексеевна приветствовала прочих знатных особ лишь несколькими беглыми словами.

Зато графиню Елену Браницкую приняла она с необычайной сердечностью; она протянула ей из экипажа руку и поблагодарила её как нельзя более любезно, с совершенно естественным изъявлением неподдельной радости.

Сосновский объехал экипаж кругом и, почти смиренно поклонившись, заговорил с Римским-Корсаковым; тот обошёлся с ним с высокомерной снисходительностью, но граф сделал вид, будто не замечает этого.

Людовика осталась одна.

Тут к ней подъехал Игнатий Потоцкий и сказал с такой миной, точно собирался вступить в равнодушный разговор:

— Тадеуш Костюшко здесь и поручил мне передать вам поклон.

Людовика вздрогнула, и яркий румянец окрасил её лицо, а потом она смертельно побледнела и с испугом взглянула на графа.

— Не обнаруживайте ни малейшего волнения, панна Людовика, — заметил Потоцкий, — и не считайте меня нескромным. Тадеуш — мой друг, я знаю его сердечные чувства и обещал ему передать вам известие о нём и предоставить себя в ваше распоряжение.

Людовика снова овладела собою; привет любимого человека показался ей светлым солнечным лучом во мраке отчаяния, угнетавшего её душу после разговора с отцом. С счастливой улыбкой посмотрела она на графа и ответила:

— Если вы — друг Костюшко, граф Потоцкий, то должны быть также и моим другом, и, клянусь Богом, — прибавила она, горько вздыхая, — я нуждаюсь в искреннем друге!

Они продолжали потихоньку свой разговор, причём Людовика употребляла все усилия, чтобы сохранить непринуждённый вид, но тем не менее много раз менялась в лице и смотрела порою испуганно. Однако никто не замечал происходившего с нею, потому что общее внимание было обращено на группы, окружавшие экипаж императрицы.

Только графиня Браницкая, державшаяся немного в стороне, зорко наблюдала за молодыми людьми; она стиснула губы, её глаза метали пламя, а рука, державшая поводья, дрожала.

Императрица поехала дальше, и польские магнаты последовали за её экипажем. Царская свита присоединилась к ним, и весь блестящий поезд двинулся к городу.

Сосновский был окружён многими русскими гостями; граф Игнатий Потоцкий ехал позади него рядом с Людовикой, тихо и с жаром продолжая беседовать с нею.

В некотором отдалении следовала графиня Браницкая. Она не подъезжала к ним, но её взоры не отрывались от них ни на одно мгновение и, когда разговаривавшие близко наклонялись друг к другу, то графиня рассекала воздух своим хлыстиком с такою силой, что её лошадь тревожно взвивалась на дыбы.

У городских ворот стояли представители города, чтобы по русскому обычаю поднести императрице на серебряном блюде хлеб-соль.