Под белым орлом

Граф Игнатий большими шагами ходил взад и вперёд по комнате. Все его любовные грёзы были забыты, забота о внезапной тяжёлой угрозе его отечеству заняла все его помыслы.

— Нет, нет, — воскликнул он, — этого не может быть, это невозможно, на это Екатерина не рискнёт!

Спокойное лицо Заиончека приняло совершенно чуждое ему выражение горькой насмешки.

— Она не рискнёт? — спросил он. — На что не рискнёт эта русская Екатерина в своём великом безумии, заставляющем её протягивать руку за всесветным владычеством? И оно будет удовлетворено лишь тогда, когда её форпосты будут в Варшаве и в Константинополе. И кто помешает ей осуществить её смелые планы? Если король исчезнет и сейм снова будет поддержан князем Репниным и русскими штыками, почему же тогда русской императрице и не быть выбранной наследственною королевой Польши, как мы намеревались сделать с королём прусским, возложив на него корону? Кто знает? быть может, русские агенты подготовлены лучше, чем мы? Кто знает, что они не уверены в голосовании за императрицу? Ведь у них имеются штыки, чтобы устранить нерешительных, достаточно золота для алчных до него и достаточно блеска, чтобы переманить на свою сторону честолюбивых.

— Клянусь Богом, вы правы, Заиончек, — воскликнул граф Игнатий, — это был бы чертовски смелый план, вполне достойный той Екатерины, которую её царедворцы зовут «Северной Семирамидой» и которая так же жадна, хитра и смела, как и древняя Семирамида!.. Но что же предпринять, чтобы отвратить такое несчастье?

— Единственно, что может спасти нашу родину, — сказал Колонтай, мрачно прислушивавшийся к их разговору, — это — действия, которые так же смело и так же быстро расстроили бы роковой замысел этой ночи и отдали бы в наши руки плоды, уже мысленно срываемые нашей неприятельницей.

— Что же мы можем сделать, чтобы достичь великих результатов? — спросил граф Игнатий. — Разве мы не в руках нашей неприятельницы? Разве не властвует в Варшаве Репнин, окружённый русскими штыками?

— Вы, граф Потоцкий, забываете о том, что до сих пор, к несчастью Польши, всё ещё забыто в нашем отечестве, — возразил Колонтай. — Это — народ, тот бедный народ, который более всех заинтересован в вопросе о будущности Польши и которого до сих пор не допускали высказать своё мнение, не говоря уже о решительном слове. Где будут те пресловутые, проклятые предатели, которые бесчестят имя польского шляхетства, если сам народ выступит на арену и бросит свой меч на чашу весов, решающих его судьбу? Теперь этот момент наступил; если мы возымеем мужество использовать его, если народ быстро и дружно восстанет и устремится к Варшаве, если мы возьмём на себя предводительство им, то, я не сомневаюсь, гвардейская пехота и уланы примкнут к нему, из предместьев и окружных деревень стекутся тысячи, десятки тысяч крестьян, и что будут значить тогда русские солдаты? Прежде чем враги опомнятся, Варшава уже будет в наших руках. Репнин, который уже мнит себя господином страны, станет нашим пленником, победа восставших в Варшаве будет сигналом к восстанию во всей стране, и русские войска, словно сметённые бурей, исчезнут под натиском народного гнева.

— Это же будет революция, — дрожа, воскликнул граф Игнатий, — это — водоворот, кровавый пожар, разнуздание стихийных сил... Кто их остановит потом?

— Господь Бог, Который управляет всем миром и является Отцом всех народов, как и каждого человека в отдельности, — сказал Колонтай. — И мы будем орудием Божиим, если будем иметь силу, мужество и веру в своё дело, если созовём вместо теперешнего сейма национальное собрание и на последнее не будут влиять, как на сейм, ни угроза силою, ни приманка золотом; может быть, это национальное собрание выберет польским королём не прусского короля Фридриха, но зато одно надёжно возрастёт на его лоне, а именно свобода, свобода и величие польского народа, столь долго пребывавшего разбитым и порабощённым.

Заиончек сердечно пожал руку Колонтая и вопросительно посмотрел на графа Игнатия.

— Может быть, вы и правы, Колонтай, — сказал последний, — может быть, в настоящий момент и легко будет воспламенить народ, и гвардия встанет на сторону народа; я допускаю, что и оружие найдётся в арсеналах, пожалуй удастся и изгнать русских, пожалуй революция выйдет победительницею... Но, ради Бога, подумайте о том, что значит такая революция! Подумайте 6 крестьянской войне в Германии, подумайте об ужасах наших гражданских войн! Кто смеет взять на себя ответственность за это? Кто посмеет снять оковы с тех страшных элементов, которые погребут под развалинами государства и общества вместе с врагами и друзей, и всех нас?