Почувствуй

— А ты считаешь, что мне до сих пор пять лет и я считать не умею? Самому старшему из них на вид лет тридцать, за всю мою жизнь я никого из них не видела, а из Турции ты уехал двадцать лет назад, и что же, с десятилетними детьми дружил?

— Так ты значит мне веришь… Так ты меня любишь, дочь, — в глазах его отразилась такая боль, нечто подобное всегда появляется, когда я расстраиваю его, и сразу же ощущаю всю его горечь. И после этого, как бы права я не была, и какую бы глупость ни нес отец, но я сразу же начинаю жалеть его, и просить прощения, сразу же соглашаясь со всем сказанным.

Кроме отца у меня никого нет, есть ещё тетя, но то другое, так же как у отца никого не осталось, единственным утешением для него считается алкоголь, не знаю, как это помогает ему, наверное, он просто забывается, и на пару мгновений чувствует себя обычно, а не самым несчастным на земле.

Мне жаль его, и сердце за него болит и душа, и как бы я не мечтала вновь увидеть крупицу радости в его глазах, но сделать этого не могу. С тех пор как на меня взвалилась ноша обеспечения семьи, а детство моё закончилось, и закончилось довольно рано, я больше не считаю отца своим защитником или опорой, не могу положиться на него, не могу поговорить о чем-то.

Для меня он не больше чем ребенок, побитый соседскими мальчишками, которые к тому же отобрали у него все игрушки. Я люблю его, но не могу довериться, не могу считать его серьезным, и не могу простить, что сейчас всё идет именно так.

Я стараюсь не так сильно отстраняться от него, не срывать на нем злость, ведь понимаю, что никого кроме меня у него нет, но не могу сдержаться. С каждым днем мне всё тяжелее разговаривать с ним, а стоит услышать его пьяный голос, начинающий заикаться, так мне хочется разрыдаться, разрыдаться от злости.

Почему он, прожив столько лет на этой земле так ничего и не понял? Вся его жизнь скатилась в бездну, а он продолжает топтать её, заталкивая всё дальше и дальше, откуда уже ни я, ни кто-то другой не сможет вытащить. Я ограничиваю его во всем, не хочу отправлять на работу, общаться с новыми людьми, потому что боюсь, боюсь, что всё станет ещё хуже.

Когда я была маленькой, мечтала только о том, чтобы выйти замуж, чтобы мой муж был похож на папу, и я всегда могла положиться на него, все трудности мы бы проходили вместе и ничего не боялись.

Мечтала о большом доме из красного кирпича, с большими окнами и балконом, и этот дом должен был находиться рядом с нашим с отцом домом, где я выросла.

Мечтала, что отец женится, заведет ещё детей, будет смеяться, а глаза его будут гореть от радости, а не от похмелья. Представляла, как мы ужинаем такой большой семьей, а потом возвращаемся в свои дома, минуя улицу, с таким прохладным, свежим ветром, под светом тусклых фонарей, с отвратительным желтым светом, которые совсем не освещают улицу, а горят высоко, сами себе и комарам, слетающимися на тепло.

Мечты рухнули в один момент, так неожиданно и больно, будто капля раскаленного металла текущая по горлу, эта боль возникала из-за слез, и я навсегда запомнила это чувство, ту безысходность и желание сбежать.

Спрятаться, просидеть в темноте пару лет, и потом выйти, когда всё закончится, будь, как будет, но я не хочу видеть, как рассыпаются мои песчаные замки, пусть я увижу только горстку песка, но не буду помнить и видеть их разрушения.

Теперь же я не мечтаю ни о чем, боюсь настоящего и будущего, но больше всего на свете боюсь встретить и влюбиться в человека, похожего на моего отца.

Потому ни разу за свои девятнадцать лет не подпустила к себе ни одного парня, заметив, или только испугавшись заметить там черту, подобную отцовской.

Для себя решила, что лучше буду медленно двигаться по течению одна, отвечая за себя и своих близких, но не взвалю на себя новую ответственность в лице мужа. Мой максимум любить кого-то со стороны, не приближаясь самой, и не подпуская к себе.

Собрав мысли в кучу и, отправив их куда подальше, я пошла к отцу в комнату, чтобы, как обычно, довольно холодно и скованно, будто разговариваю не с родным отцом, а с малознакомым человеком, попросить прощения. А потом буду корить себя за глупость и слабохарактерность.

— И с чем этот салат?

— С растениями.

— С какими?

— С корнеплодными, — мои брови, как всегда при недовольстве, разлетелись в разные стороны и приподнялись, а губы чуть надуты, а уголки недовольно приподняты, будто в улыбке.

— Как интересно, — мой собеседник специально ёрничает, выставляет руку вперед и кладет подбородок на свой довольно крупный кулак. Как мне показалось, если я продолжу разговаривать в таком тоне, то имею все шансы получить им между глаз. — А здесь тогда что?

— Продукты, то да сё, и на что-то у вас обязательно есть аллергия, — я сделала лицо чуть приятнее, стерла эту ухмылку и говорю ядовито-ласково.