Почти живые

— Володька, родной, как там, не мерзнешь? Ты уж прости меня, что так получилось… Где ты, откуда звонишь?

— Я в лагере Радуева, беседую с его заместителем Шамилем… — Я глянул вопросительно на Раззаева, прикрыл рукой трубку: — Говорить, что ты мой бывший подчиненный?

Он кивнул.

— Ты в заложниках? — спросил тревожно Сидоренко. Я представил его, грузноватого, как он оперся рукой о стол, подался вперед.

— Нет, — ответил я. — Шамиля я знаю. Это мой лучший сержант по Афгану, когда я был там командиром взвода.

— Да что ты говоришь?!

Дальше я стал рассказывать, как перешел линию фронта, о заложниках, которые, по словам Шамиля, живы и здоровы.

— Вот сейчас он говорит, что мы вместе пойдем, и я все сам увижу.

— Можешь что-то сказать о наших войсках? — спросил Сидоренко и осекся. Я почувствовал, как на другом конце провода он прикусил язык.

И у бывалых журналистов, случается, вопросы летят дальше здравого смысла.

— Войска окружили село. В планы командования не посвящен.

— Да-да, конечно, — поспешно ответил шеф. — Можешь дать трубку Шамилю?

— Мой редактор хочет задать тебе несколько вопросов, — я повернулся к Шамилю.

Он молча взял трубку, выслушал вопрос и запальчиво стал говорить уже известные мне вещи, требовать на переговоры премьера, угрожать новыми акциями мести.

Закончив тираду, он попросил меня выйти. Минут двадцать я стоял в коридоре, размышляя о странностях восточного гостеприимства, потом дверь скрипнула, в ломаном луче возникла фигура. Она сказала:

— Пошли со мной!

Боевик повел меня по улице.

— Мы идем к заложникам? — спросил я.

Сопровождающий не ответил. Это навело меня на мысль, что дружеское расположение Шамиля закончилось. Восточные люди непредсказуемы. Когда Шамиль был моим подчиненным сержантом, он был вполне предсказуем. Потому что предсказателем являлся я. По крайней мере, его ближайшей судьбы. А сейчас они хотят обмануть весь белый свет. И пока это получается. Все готовились к варианту наподобие Буденновска. Они вырвались на оперативный простор и до сих пор не идут ни на какие уступки. Им доставляет удовольствие держать в напряжении тысячи людей в этих глухих полях под замерзшим небом. А еще сотни миллионов пялятся на экраны в своих пропахших котлетами квартирах, ждут, что еще выкинет лихой Салман, любящий щеголять перед телекамерами в опереточной «генеральской» форме, вырвется ли, обманет ли в очередной раз русских…

Из тени дома выплыл боевик, окликнул моего провожатого:

— Хасан!

Тот что-то сказал ему, и мы пошли втроем.

— Здесь будешь ночевать! — сказал провожатый. — Выходить из дома нельзя.

Я мысленно поздравил себя: теперь у Шамиля на одного заложника больше. У дверей остался второй боевик, кажется, его назвали Джамалем. Я попытался заговорить с ним, но ничего не вышло. Он молчал, как истукан, как минарет или глинобитный дувал. В конце концов, я догадался, что он не то что не хочет говорить, а не может, потому что ни фига не понимает по-русски. «Он, наверное, араб. Или сириец», — прозорливо догадался я. И оказался прав.

Поднявшись по ступенькам крыльца, толкнул дверь, шагнул в темноту. Пахнуло человеческим жильем. Я чиркнул зажигалкой, пламя высветило переднюю комнату: в углу плита, кухонный шкаф, на полу — циновки. Меня потянуло снять ботинки, но воздержался: стоял собачий холод. Я небезосновательно решил, что во второй комнате должно быть теплее — и в некотором роде оказался прав. Потому что тепло очагу несет не огонь, а присутствие человека.

— Вы кто? — спросила темнота настороженным женским голосом.

До чего обожаю подобные ситуации! В доли секунды в моей голове промелькнули варианты ответа: «Конь в пальто!», «Мужчина вашей мечты», «Лицо кавказской национальности», «Член КПСС»…

Но отозвался скромно и без выпендрежа:

— Раевский, мадам! К вашим услугам.

Что-то фыркнуло. Я снизу подсветил свое лицо, зная, что такое освещение всегда привносит особый шарм.

— Небось еще и граф? — спросили меня иронично.

— Нет. Столбовой дворянин… Из-за своей фамилии я часто попадаю в натянутые ситуации. Мне не верят.

Я шагнул к источнику звука, с опаской держа перед собой огонечек. Кто знает, какой крокодил вылезет из угла. Приятный голос — последний шанс уродины.

В кресле сидело белокурое создание с короткой походной стрижкой. Такие носили наши бабушки в разгар классовой борьбы. Неизвестное существо лениво приняло из моих рук редакционное удостоверение, хмыкнуло:

— Как вас угораздило попасть сюда, коллега? Я Ксения Черныш из «Дорожной газеты».

Девушка протянула мне ледяные пальчики, я пожал их, пошутив:

— Вы что — из могилы вылезли?

— Юмор у вас, конечно… Вы — потомственный военный?

— Да, я бывший офицер.

— Сразу чувствуется… Вас поймали? — спросила она небрежным тоном, за которым уже проступало стремление выстроить барьерчик.

— Сам пришел.

— Я вот тоже. Еще в Кизляре предложила себя в качестве заложницы. Радуев обещал, что ни один волосок не упадет с моей головы. Я у него три месяца назад брала интервью. Так что, — девушка сделала загадочную паузу, — если вы будете вести себя не по-джентльменски, я пожалуюсь, и вас расстреляют…