Почти совершеннолетний

— Ох, так она вам и этого не сказала? — удивилась соседка. — Они расстались еще полгода назад. Светлана Николаевна не могла больше у вашей мамы работать из-за проблем со здоровьем. Ваша мама обиделась на нее. И кого-то другого найти тоже не захотела.

Россия.

Шереметьево встречает разноцветным блеском и ощущением декабря. По сравнению с ним аэропорт Штутгарта, из которого я только что прилетела, кажется серым и унылым. И я чувствую себя провинциалкой, а не гражданкой одного из самых успешных европейских государств.

Выхожу из такси. Еду на лифте, который выглядит, как положено лифтам домов советской постройки. Нажимаю на кнопку звонка, болтающегося на вывалившемся из стены проводе. Она открывает дверь. И мне хочется расплакаться. Сама не знаю от чего. От жалости. От нежности. От того, что спрятано где-то там внутри под свалкой из непонимания, раздражения и обид.

— Мама, я за тобой.

— А Муська?

— Мама, — вздыхаю обреченно, — она старая уже. Она не выдержит переезда.

Германия.

За годы своего тихого семейного счастья в благополучной Европе я стала более спокойной и терпимой. Но так и не научилась общаться со своей мамой. Философия взрослых людей, что никто никому ничего не должен, не избавила меня от комплекса плохой дочери.

И теперь у меня три девочки. Две маленькие, а третья — с седыми волосами. Она боится выходить одна на улицу и звонит мне каждый раз, если слышит в своей квартире незнакомый звук. С соседями по дому, которые, на наше счастье, оказались русскими немцами, не подружилась. Не хочет навязываться. Обижается, что мы живем не вместе, а сняли ей квартиру. И не может простить мне Муську, уснувшую в ветлечебнице.

Побег из Конфетриона. Максим Казючиц

«Иго-го! Скачу-скачу!» — эхом разнеслось по Конфетриону. Звуки стихли не сразу, некоторые — «го», «и», «чу» — задержались, прилипнув к стенам Конфетриона. «Чу» — внизу, «го» — вверху, прямо у огромной светящейся полосы. Но стены были мягкие и шершавые, к таким не прилипнешь и не ухватишься. Вот звуки и исчезли.

История наша о Конфетрионе — мире, в котором жили конфеты: «Мишки в лесу», «Маска», «А ну-ка, отними!». Да много еще разных.

Всякий раз, когда раздавались странные звуки: «Иго-го! Скачу-скачу!» — смысла которых никто не понимал, все конфеты просыпались и собирались вместе с разных уголков своего мира. Они строились рядами и поворачивались к огромной светящейся полосе.

— Иго-го! Иго-го! Иго-го! — громко скандировали они.

— Еще раз! — выкрикивала стоящая перед ними медалька из золотой фольги. Свет, падавший на нее из полосы вверху, горел золотым огнем.

— Иго-го! — повторяли конфеты.

— Кто я? — кричала медалька.

— Ты — Верховный Конфетрион! — отвечали конфеты.

— Почему я — главный?

— Ты не из шоколада, ты — чистое золото! — отвечали конфеты.

— Ради чего мы живем? — не унимался Верховный Конфетрион.

— Ради жертвы!

И действительно, иногда светящаяся полоса становилась внезапно огромной и через нее просовывалась рука, такая же, как у девочки на конфете «А ну-ка, отними!», только огромная, грязная, с обгрызенными ногтями.

Рука хватала какую-нибудь конфету. И вскоре полоса уменьшалась до своих обычных размеров.

— Жертва принесена! — кричала шоколадная медалька, то есть Верховный Конфетрион.

— Иго-го! — отвечали конфеты.

В самом дальнем и темном уголке этого мира, боясь показаться на свет, прятался шоколадный заяц.

Когда он попал в этот мир, конфеты сразу невзлюбили его.

— Здравствуйте, я шоколадный заяц, — представился он.

Но конфеты говорили только с конфетами.

— Если внутри тебя нет начинки, значит, ты не конфета. Если ты не конфета, ты никто! — провозгласил однажды Верховный Конфетрион. — А я не конфета, потому что я — Верховный Конфетрион, я из чистого золота! Во мне ни грамма шоколада!

Так и жил шоколадный заяц в своем уголке Конфетриона, и никто не хотел с ним дружить.

Никто.

Кроме старой конфеты.

Однажды шоколадный заяц прогуливался в одиночестве и увидел странный блеск — это свет отражался от чего-то. Не так ярко, как от золотой медальки, конечно, но все же.

— Ой, мамочки! Вы — Верховный Конфетрион?

— Я не Конфетрион! «Буревестник» я... Кхе, кхе, — раздался откуда-то снизу голос.

«Буревестником» оказалась старая конфета, которая совсем уже засохла, и никто не обращал на нее никакого внимания. День-деньской «Буревестник» сидел в уголке и бормотал себе под нос удивительные истории. Шоколадный заяц любил их слушать.

Старик говорил, что Конфетрион — это не единственный мир, что есть много других миров, которые находятся прямо за светящейся полосой.

— А что такое буревестник? — спросил шоколадный заяц.

— Это вот это, — гордо сказала конфета и указала на рисунок на своей обертке. — Это птица, большая и красивая, она может летать над морем и кричать «кли-кли».

— Откуда ты знаешь, что есть море и птицы? — не унимался шоколадный заяц.

Тут старая конфета вздыхала и бурчала себе поднос:

— Они мне снятся! И море, и птицы, и ветер, и соленый запах моря.