Почти серьезно...

Оркестр, записанный на пластинку, играл танго. На манеж вынесли два столика с небольшими аквариумами. В одном плавали рыбки, в другом — лягушки. Прозрачной кружкой под хрусталь «чудо-человек» зачерпывал вместе с водой лягушек и рыбок и по очереди глотал их.

Музыка стихала. Ведущий программу громко спрашивал у зрителей, что они желают видеть — рыбу или лягушку?

— Рыбу, лягушку, рыбу… — нестройно кричали в зале.

— Рыбу, — просил ведущий.

Али-Арган, сделав икательное движение, вынимал изо рта за хвост рыбу. Таким же способом, только уже за лапки, он доставал лягушку.

Публика восторженно ахала и охала. На этом представление заканчивалось.

К концу представления мне вдруг стало грустно. Я заметил, что и Карантонис сидит подавленный. Стыдно было оттого, что люди выступали от имени цирка. А стало быть, и я, как артист цирка, имею непосредственное отношение к этому неприглядному зрелищу.

Али-Арган — «человек-фонтан».

Когда объявили об окончании представления, Карантонис предложил:

— Хочешь, пойдем за кулисы?

Я отказался. Балаган произвел на меня гнетущее впечатление. На минуту представил себя в балагане, и мне стало страшно. Старый деревянный Кемеровский цирк по сравнению с балаганом показался мне дворцом.

С одним из представителей жанра «человек-фонтан» я встретился несколько позже, когда такого рода номера запретили и этот человек вынужден был уйти на пенсию, благо возраст ему позволял. Буду называть его Кузьминым. Он рассказывал мне, что жанр этот трудный. Сам Кузьмин учился в двадцатых годах у заезжего иностранца. Тренировка растягивания желудка мучительна и болезненна, и начинать ее нужно в молодости. Артист не ест до спектакля несколько часов. Желудок ко времени выступления должен быть совершенно пустым. Обычно Кузьмин ел только поздно вечером. Ел много и, как он говорил, никогда не ощущал сытости.

Кузьмин рассказывал мне, что во время войны он пользовался преимуществами своего жанра. Утром шел на рынок, подходил к рядам, где стояли возы спекулянтов с бутылями керосина, и громко, так, чтобы слышали окружающие, спрашивал у первого попавшегося дядьки:

— Керосин-то крепкий?

И знал наверняка, что последует ответ:

— А ты попробуй.

После этого Кузьмин просил налить ему литровую банку и выпивал керосин, за который люди платили большие деньги. Все кругом замирали.

— Нет, не очень крепкий, — говорил Кузьмин и, вытирая платком рот, собирался уходить.

— У меня попробуй, у меня! — кричали с возов.

Выпив литра четыре, артист спокойно уходил. А с возов восторженно орали и никаких претензий за выпитый бесплатно керосин не предъявляли. И никто не знал, что недалеко за забором стояла жена Кузьмина с бутылью и воронкой. Керосин из желудка артиста перекачивался в бутыль. А потом продавался. На вырученные деньги Кузьмин покупал хлеб, масло, молоко.

Здравствуй, Ленинград!

В Ленинграде по выходным дням встречаюсь с фронтовыми друзьями.

Первым разыскал Ефима Лейбовича, своего армейского партнера по клоунаде.

Он вместе с Михаилом Факторовичем приходил сегодня в цирк на предеставление.

— Ты знаешь, — сказал Михаил, зайдя в гардеробную в антракте, — не обижайся, но в армии, когда ты давал концерты, все казалось остроумнее и смешнее.

Ты был живым, а здесь все не то.

(Из тетрадки в клеточку. Апрель 1949 года)

К концу гастролей по Сибири Карандаш объявил нам с Борисом Романовым, что после небольшого перерыва мы поедем на гастроли в Ленинград.

Сообщение Михаила Николаевича меня и обрадовало и испугало. Испугало, ибо я считал, что, прежде чем начинать работать в таких городах, как Москва и Ленинград, хорошо бы побольше обкататься в провинции, а обрадовало тем, что я предвкушал удовольствие от встреч с однополчанами-ленинградцами, с которыми не виделся более трех лет.

Думаю, что и Карандаш по-особому относился к предстоящим гастролям. Именно в Ленинграде в 1934 году он впервые после долгих поисков вышел на манеж как Карандаш. (До этого он выступал в образе «Рыжего Васи» и «Чарли Чаплина».)

Путь из Сибири в Ленинград проходил через Москву, и мне удалось три дня провести дома. В первый же вечер за чаем домашние слушали подробный отчет о прошедших гастролях. Мы с Борисом изображали в лицах тот или иной эпизод нашей поездки. Услышав историю о чайнике, все смеялись.

— Привязывай в следующий раз кофейник, — предложил отец. — Все-таки это будет интеллигентнее. А в конце вечера отец спросил меня:

— Ну ты доволен, что работаешь у Карандаша?

— Да, — ответил я не задумываясь. И сказал это искренне: у Карандаша я познавал то, чему меня не могли научить в студии.

А мама, разливая чай, как бы невзначай сказала: