Одесса стала последним городом нашей совместной работы с Кио. Нас с Мишей пригласили в Москву участвовать в новой программе. Гарри переживал наш отъезд. Прощаясь со мной, он печально сказал:
- На кого ты меня покидаешь?
Позже Гарри писал мне, что ему трудно без семьи, что он собирается окончательно уходить. Но. уйти ему не пришлось. Он умер, работая в цирке.
В 1965 году, пережив брата на пять лет, во время гастролей в Киеве умер и Эмиль Теодорович Кио.
Он, конечно, неповторим, этот грузный, сутуловатый, седой человек с зачесанными назад волнистыми волосами, в очках, сквозь которые смотрели на вас прищуренные глаза. Неповторим был и его первый выход. Первый выход Кио! Зал погружался в темноту. Оркестр играл тревожно таинственную музыку.
Цветные прожектора своими лучами, как щупальцами, шарили по манежу, как бы готовя публику к чему-то необыкновенному. Неповторима походка Эмиля Теодоровича - легкая, пружинистая. Он идет по манежу. И я как бы слышу, как он считает своим хрипловатым голосом, делая значительные паузы: "Раз... Два... Три!.." И на глазах у публики совершались чудеса.
Мы работали снова в Калинине. Москва готовилась к открытию Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Нам очень хотелось побывать на нем, и мы решили, что в один из выходных дней съездим в столицу. В это время в Калинин приехал Марк Соломонович Местечкин, который подбирал номера для московской праздничной программы.
В дни фестиваля в цирке решили показать водяную феерию, и наш номер планировалось включить в программу. Местечкин предложил наших "Рыболовов" перенести с воображаемой воды на настоящую.
Закончив выступления в Калинине, мы приехали в столицу, чтобы принять участие в репетициях представления "Юность празднует". На репетиции ушло больше месяца. "Рыболовов" пришлось значительно переделать. Перед премьерой, как всегда, нам не хватило одного дня, поэтому мы репетировали всю ночь.
Премьера прошла отлично. В программе принимали участие молодые артисты. Когда на манеж пускали мощным водопадом воду, зал аплодировал. Вода подсвечивалась цветными прожекторами, и зрелище получалось эффектным.
Осенью работать стало трудно, хотя воду и подогревали.
Кто-то пустил слух, что раньше во время водяных пантомим дирекция выдавала артистам после представления по пятьдесят граммов коньяку. Поверив в это, мы с тайной надеждой пошли к Байкалову. Николай Семенович внимательно нас выслушал и, рассмеявшись, сказал:
- Может быть, вам еще тут и бар построить со стриптизом?
В декабре меня на неделю уложил в постель радикулит - следствие ежедневных купаний на манеже. Лежа в постели, я мысленно подводил итоги работы. Десять лет прошло, как я в цирке. За это время многому научился. И теперь с превосходством смотрел на того напуганного и беспомощного Никулина, который выступал со своей первой клоунадой "Натурщик и халтурщик". За время болезни я придумал две пантомимические репризы: "Насос" и "Стрельба бантиками". Лежа в постели, я представлял, как мы с Мишей будем их делать. Для меня сразу определились наши взаимоотношения на манеже: Миша будет активным, начнет заводить меня, командовать (как в "Маленьком Пьере"), а я, туго соображающий, буду все путать.
Содержание реприз рассказал Тане. Она посмеялась, а потом сказала:
- Глупо все это, но, наверное, будет смешно.
Смешно - это уже хорошо. Ведь именно для того, чтобы смеялись, мы и выходим на манеж.
Придумав первые репризы, я, ярый противник перехода в жанр коверных, в глубине души понимал, что в конце концов желание Миши осуществится и мы рано или поздно станем коверными.