Почти семейный детектив

От греховных мыслей Ганне тут же стало так жарко, что щеки раскраснелись. И как бы она ни убеждала себя, что это от быстрой ходьбы по залитой солнцем дороге, в глубине души она понимала — нет, это от стыда. Для Ганны Друбич не было ничего более позорного, чем возможная участь содержанки.

— И отчего родители меня воспитали такой дурищей, — в сердцах бормотала она под нос, уже не глядя на красоты вокруг, так была на себя сердита. — Ну почему я считаю, что принимать помощь бессовестно. Почему мне кажется, что единственный правильный путь — в погоне за призрачной стабильностью ломить спину с утра до вечера, приседая перед каждым начальником, боясь собственной тени, мучаясь от острого чувства несвободы. Я ведь и писать начала от того, что это только мое. Когда я придумываю сюжет и стучу по клавишам, я становлюсь свободной, хотя бы на час-полтора. И ни про какие гонорары при этом не думаю вообще.

Слезы подступили, но Ганна задрала голову, решительно загоняя их обратно. Она в отпуске. Она отдыхает. Она не будет думать ни про работу, ни про стабильность, ни про уверенность в завтрашнем дне, ни про Илью Галицкого. Черт бы это все побрал. Дорожка неожиданно закончилась, и Ганна очутилась на широкой, присыпанной аккуратным гравием парковке для автомобилей, сразу за которой и начиналась территория усадьбы Здравнево. Воздух здесь пах цветущей липой вперемешку с сиренью. Казалось, что от аромата даже слезы высохли, так и не пролившись. День был чудесный, и место было чудесное, и жизнь тоже была чудесной. В тот момент Ганна Друбич в этом была искренне убеждена.

Она прошла между кустов, очутилась на аккуратной песочной тропинке, ведущей к стоящему вдалеке барскому дому. У входа в тени деревьев расположились прекрасные резные деревянные скамейки, на одну из которых Ганна присела отдохнуть. Касса музея была еще закрыта. Ганна изучила табличку на дверях, а потом посмотрела на часы — ждать минут сорок, но это совсем не страшно.

Немного отдохнув, она встала со скамейки и пошла по липовой аллее на возвышающуюся над Двиной кручу. Вниз к берегу спускалась каменная лесенка, но Ганна осталась наверху, на смотровой площадке, где тоже стояла удобная широкая скамья, так и манившая прилечь и уснуть сладким сном. Спать Ганна, конечно, не стала, зато на воду смотрела долго-долго, будто та могла унести с собой все ее печали и горестные раздумья.

В повседневной круговерти думать было некогда. Четыре работы, подрастающий Вовка, да еще и Генька заполняли собой все ее мысли, и только во время отпуска, когда Ганна ненадолго ослабляла вожжи, раздумья настигали, ввинчивались в голову, взрывая ее изнутри.

Сейчас она напряженно размышляла, что делать с Генькой. То, что любовная лодка разбилась о быт, было абсолютно ясно. Вернее, и не было никакой любви. С самого начала не было. И жить с Генькой она начала от безысходности, от того, что устала идти по жизни без надежного мужского плеча рядом. Кто ж знал, что это плечо надежным казалось лишь на первый взгляд, да и то если не сильно присматриваться.

После рождения Вовы Ганна пару лет вообще не думала о мужчинах. Ребенок занимал все ее время и мысли. На работу она вышла месяца через два после родов, договорившись о свободном графике. Мама была на подхвате, но загружать ее сверх меры Ганне было стыдно, поэтому от ребенка она отлучалась только по рабочим делам, отодвинув личную жизнь на потом.

Да и не нужно ей было никакой личной жизни. Всех мужчин, попадавшихся на пути, она вольно или невольно сравнивала с Галицким, и всякий раз в пользу последнего. Ее тело еще помнило его прикосновения, его губы. В голове звучали ласковые, только для нее одной придуманные слова, перед глазами мелькали строки из его особенных писем. Быть рядом с Ильей Галицким, стать частью его жизни было невозможно, а никто другой ей был не нужен.

Ее добровольная схима кончилась, когда Вове исполнилось три года. Весной она вдруг почувствовала особый, ни с чем не сравнимый запах капели, под первыми солнечными лучами развернулась и зацвела ее душа, и любви вдруг захотелось так сильно, так отчаянно, что Ганна, даже не думая, ударилась в бурный роман с одним из подвернувшихся под руку актеров. Конечно, он тоже не шел ни в какое сравнение с Ильей, но на тот момент Ганне было все равно. Она жаждала любви. Бурной, богатой на эмоции, с криком, плачем, стонами и смехом. И она эту любовь получила.

Потом на смену актеру пришли другие любовники. Их было немного. Каждый по-своему хорош, по-своему плох. Единственное правило, которое Ганна старалась не нарушать, гласило, что ее возлюбленные не могут быть женаты. Вносить разлад в чужую семью она по-прежнему не хотела. Что ж, горькая истина, что от хороших мужиков не уходят, с каждым романом открывалась перед ней снова и снова. Один был жаден, другой жесток, третий инфантилен, четвертый оказался не способным на длительные отношения.