Последнюю орхидею Эстер принесла Юджину, который из-за большого количества лекарств даже не осознавал ее присутствия, – а после уснула на раскладушке рядом с его кроватью. Уже на рассвете она сообщила брату о смерти Реджинальда: некоторое время они плакали вместе, пока брат снова не провалился в сон.
Отпирая входную дверь дома Соларов, Эстер почувствовала в нем странность. Было утро, все еще темно, но свечи не горели, а лампы излучали тусклый свет. В окна пробивались солнечные лучи, но их было недостаточно, чтобы разогнать тени, сгустившиеся в углах комнаты. Эстер открыла дверь в подвал, спустилась вниз, однако там ее также встретила темнота. Ни мигающих гирлянд. Ни рождественских гимнов на повторе. Из тьмы ей улыбалась дюжина ее собственных изображений с фотографий, вынуждавших вновь поверить в существование призраков.
Питер сейчас находился в больнице, проходил начальные этапы реабилитации после инсульта. И без него дом лишился удерживавших его корней. Потерял свой якорь. Казалось, стоит только подуть сильному ветру с деревьев, и их жилище взмоет в небо, как одуванчик.
На кухне, как и утверждала Розмари, Эстер обнаружила большое обгоревшее пятно, где предположительно вспыхнул и превратился в искру Фред. Эстер сомневалась, что а) это вообще произошло и б) Фред
Затем Эстер вернулась в свою комнату, села на кровать и принялась размышлять над тем, что проклятия не существует. Юджина так расстроило не заклинание, а всего лишь депрессия. Отца погребла в подвале не магия, а всего лишь тревога. Мать пристрастил к игровым автоматам не сглаз, а всего лишь зависимость. Впервые в жизни разбитые осколки семьи и ее самой, казалось, можно было склеить; и пусть проклятие нельзя разрушить, но психическое заболевание можно вылечить.
Эстер встала, окинула взглядом комнату, свои костюмы, за которыми она, по словам Джоны, пряталась. Неужели так оно и было? Все эти годы она убеждала себя, будто носит костюмы, чтобы спрятаться от людей и от Смерти. А на самом деле с помощью них стремилась скрыться от себя?
Глаза обожгли слезы отчаяния, боли и предательства. Она принялась разрушать клетку страха, выстроенную ею же самой, разрывать полоски шелка и уничтожать недорисованные выкройки, пока не рухнула без сил на ковер, в кучу цветных тканей. Рыдая на полу, она вдруг заметила, что деревянные половицы под слоями бумаги и ткани имеют синий цвет – такого точно не было, когда она несколько лет назад застилала их персидскими коврами. Эстер убрала часть устроенного ею бардака, и на полу проявились новые синие пятна: местами цвета были светлыми, местами темными, почти белыми или почти черными, но все они составляли столь знакомый ей круглый узор, потому что она каждый день наблюдала его в сотнях вариаций.
Эстер отогнула ковер и сдвинула кровать к стене комнаты. На полу, ровно там, где несколько минут назад та стояла, кто-то нарисовал огромный назар – синяя, белая и черная краска выцвела и облупилась. Поверх амулета для защиты от дурного глаза были рассыпаны десятки листьев шалфея: одни свежие, другие высохшие и раскрошившиеся, третьи почти обратившиеся в пыль, – и на каждом из них маминым почерком было выведено какое-то желание.
Эстер сгребла горсть листьев и прижала к груди, когда из коридора донесся звук, от которого перехватило дыхание. Сердце забилось чаще, а мозг зашептал «беги, беги, беги» от страха, но она осталась на месте.
Эстер вышла в коридор и вдруг увидела то, чего не заметила раньше. На полу, у двери в ванную, Розмари выложила длинную цепочку из своих украшений: бусы из тигрового глаза, кольца с янтарем, назары, опоясывавшие лодыжки. Одежда – с вшитыми монетами, набитая травами для удачи и процветания – была аккуратно сложена рядом с побрякушками. Из ванной послышался еще один звук. Плеск воды.